— Ну, говорят, что вы всегда из воды сухим выходите. Что умеете остаться в живых, не погибнуть… — Вдруг он так смутился, что даже при свете плошки стало видно, как краска заливает его скулы и щеки.
— Когда приоденешься, — хмыкнул Рост, — поднимись в башенку и просигналь последний раз, пусть Перевал в течение всей ночи поддерживает костер. Самый большой, какой только сможет. Вдруг это да окажется решающим условием нашего спасения.
— Есть. — Михайлов подумал и сказал: — Тогда я лучше сейчас сбегаю, передам послание, а то скоро уже и Солнце выключится. Придется масло жечь, а его жаль… Доспехи я потом надену, до выхода на марш у меня будет время.
— Давай, — согласился Ростик. — Заодно меня перед выступлением разбудишь. А то я…
Договорить он не успел. В его сознании возник какой-то разрешающий сигнал, и сон мягко затопил Ростика. Он знал, что может поспать почти час до выступления, и не собирался упускать такую возможность. Все-таки его ждала еще одна, третья подряд бессонная ночь. А это, для такого сони, каким был Ростик, являлось серьезным испытанием.
5
— И что потом? — спросил старший лейтенант Смага, командир Перевальской крепости, поглядывая какими-то очень осторожными глазками по сторонам. Ростик никак не мог понять их выражения.
— Ничего, — ответил Рост лениво. Он сидел в главной зале крепости развалясь, почти довольный собой и всем светом. — Прорвались через их ряды, слитным огнем смяли попытки пернатых разъединить возки, а потом болотами, болотами — и оказались у кромки твердой почвы почти на пять километров раньше погони бегимлеси. А тут они уже не особенно и рвались в бой, видно, помнили, как мы чистили эту местность из недели в неделю и гравилетами, и БМП, и огнем, и холодным оружием.
Они прорвались, они были почти все живы. Осталось только сдать раненых, отделить для срочной отправки в город подхвативших таинственную болезнь уже после того, как они вышли из крепости, и можно считать свою миссию оконченной. Почти наверняка его гарнизон будет расформирован, следовательно, его командование подошло к концу.
В комнату неожиданно вошел Каратаев. Он был решителен, как паровоз.
— Из Боловска запрашивают о потерях.
— Люди — раненых четверо, заболевших — семеро. Волосатики…
— Это не важно, — отозвался Каратаев, но Ростик резким жестом привлек его внимание:
— Ты отправишь доклад так, как я его сформулирую, или я сам поднимусь к телеграфистам. — Убедившись, что Каратаев в очередной раз, закатив глаза к небу, выразил ужас нахождения рядом с Ростом, но больше не спорит, добавил уже спокойнее: — Бакумуры — двенадцать поцарапанных из пращей, трое серьезно задеты из ружей, остальные, чуть больше восьмидесяти душ, в порядке.
— Теперь все? — спросил Каратаев.
— Все.
Он ушел. Рост потянулся за великолепным травяным чаем, когда Смага неожиданно спросил:
— Не понимаю, почему вы с ним не поладили? Это не очень хорошо, Гринев…
— Тогда позвольте мне удивиться: как вам удалось с ним поладить? — Он отхлебнул чай, потом посмотрел на вежливого, немолодого, лет уже под тридцать, с франтоватыми усиками старлея. Ему не хотелось, но он обязан был задать этот вопрос: — Кстати, как могло получиться, что вы отпустили гравилет в Боловск? Вы же знали, что из крепости на Скале к вам идет гарнизон, поддержка с воздуха могла оказаться решающим фактором в бою.
Ему не хотелось, но он обязан был задать этот вопрос: — Кстати, как могло получиться, что вы отпустили гравилет в Боловск? Вы же знали, что из крепости на Скале к вам идет гарнизон, поддержка с воздуха могла оказаться решающим фактором в бою. И вы все-таки…
— Полагаю, это находится в моей, и только моей, компетенции? — чуть заметно потемнев лицом, отозвался Смага.
— Как вас по отчеству?
— Кузьма Владиленович, — с неудовольствием ответил старший лейтенант.
— Ума не приложу, Кузьма Владиленович, почему вы считаете свои решения, от которых зависела жизнь вверенных под мое командование людей и бакумуров, только своим делом.
— Значит, вы полагаете, я должен отвечать? Бред какой-то, подумал Ростик, нам еще остается начать расшаркиваться и теребить аксельбанты.
— Хорошо, — решился Смага. — У меня вышел срок работы гравилета, и по графику я должен был отправить его на алюминиевый завод.
У Ростика отпала челюсть.
— Что? Вы хотите сказать, что вы просто выполняли… график? — Его рука зависла так, что чай пролился на колени, но это было не страшно, он был еще в доспехах, и кипяток остыл прежде, чем попал в зазоры коленного шарнира. — Вы выполняли график, который составили какие-то тыловые крысы за месяц до этих событий, который не может и не должен учитывать изменений общей обстановки?.. Который вообще никто никогда не принимает во внимание?
— Я думаю иначе. Если в штабе решили, что гравилет нужен где-то еще, он должен быть отправлен туда, куда его определили работники, которых вы называете «крысами».
— Так. — Ростик встал. Злость его была безадресной, вернее, адресной, но, к сожалению, человека, который действительно отвечал за сложившееся положение вещей, тут не было, а находился он, скорее всего, в городе, в своем кабинете, и назывался Председателем. — Вы понимаете, конечно, что я обязан буду донести до командования ваши действия? Разумеется, с моими комментариями?