Очнулся Рост в камере. Тело болело. Нет… Это было неправильно. Тело кричало от боли, по боку текла кровь. Кроме того, от него вдруг пошел какой-то странный запах — не то гнили, не то страха.
Теперь Ростик знал, что этот запах может стать почти таким же его врагом, как пресловутый Калобухин.
И имя-то какое-то дурацкое. Круглое, нелепое, с явной грамматической ошибкой… И такая бешеная жестокость, злоба, ненависть. Откуда он вообще такой выскочил? Какая из социальных «ступенек» его наняла? Уж конечно, не служаки или ремесленники. Скорее всего, чинуши, либо шестая, к которой Рост решил все-таки отнести люмпенов.
От этой идеи Ростик сначала с болью, постанывая от содрогания избитых мускулов, а потом уже почти по-настоящему принялся смеяться. Он смеялся с удовольствием, с каким-то похрюкиванием, с хрипами в забитой кровью груди.
Внезапно окошко в двери открылось. Рост замолк, отдышался, с трудом поднял руку, вытер выступившие от смеха и боли слезы.
— Заключенный, ты чего? — спросил голос за дверью.
— Анекдоты сам себе рассказываю, — ответил Рост, просто чтобы поддержать абсурдность ситуации.
— Вот и мне показалось, что ты тут ржешь, — согласился голос из-за двери, потом окошко хлопнуло, и снова стало тихо.
Через пару дней Калобухин опять вызвал его на допрос. На этот раз надзиратель был только один, с басом. Он держался более-менее спокойно, даже придержал Ростика однажды, когда того слишком качнуло к стене.
— Садитесь, заключенный, — сказал Калобухин, наполняя своим зловонием почти всю комнату. — С чего сегодня начнем? С какого сценария, я имею в виду? Как прошлый раз или по-новому?
— Ну, если ты не изменил своего мнения и по-прежнему отказываешься отвечать на вопросы, то, конечно, разговор у нас опять не состоится, — признал Ростик.
Его избили снова, и на этот раз так, что он не приходил в себя, кажется, несколько дней. Он понял это по тому, насколько ему хотелось пить, когда он очухался. А может, организм был обезвожен из-за всяких мелких кровотечений… Воды в камере не было, и Ростик чуть не взвыл, когда понял, как придется мучиться. К тому же и гнилостный запах усилился.
Третий раз на допрос его уже не привели, а принесли. Увидев это, Калобухин весело поскалился, в чем-то сделавшись очень похожим на Дзержинского, так называемого «рыцаря революции», тоже, наверное, не чуравшегося пыток.
— А ты воняешь, — радостно сообщил Калобухин.
— От тебя несет куда хуже, чем от меня. — Ростик через силу усмехнулся. — Но я — то отмыться могу, а ты ни за что не отмоешься.
— Но я — то отмыться могу, а ты ни за что не отмоешься.
Амбал у двери неуверенно заржал. Калобухин метнул в него бешеный взгляд, потом достал свою палку. Рост не хотел, но не выдержал, напрягся, откачнулся в глубь кресла, стараясь держаться от палки подальше. Это, разумеется, от Калобухина не укрылось.
— Боишься?
— Тело боится, — признался Ростик. — Но я — то могу и не бояться, а вот тебе не бояться уже никогда не удастся.
— Мне? — деланно удивился Калобухин. — Это чего же я боюсь?
— Всего. Всего, навозная куча. Ты боишься меня, того, что я выйду и исполню свое обещание. Других невиновных людей, которые тут наверняка тоже… отсиживаются.
— Невиновных тут нет. — Калобухин даже как-то задорно блеснул глазами за своими чудовищно толстыми линзами. — Знаешь, в чем тебя обвиняют? — Он полистал папку, лежащую перед ним. — Вот, пожалуйста. Невыполнение приказа не отступать из крепости на Скале. Дом себе вон какой отгрохал неизвестно на какие шиши. Дезертирство…
— Где и когда? — удивился Ростик.
— А последний раз. Получил во время полета пару щелчков из плазмометов пернатых и сразу же вывел свой гравилет из боя… Это как — не дезертирство?
— Я был ранен. Причем настолько, что едва сумел посадить машину. Да и Чертанов сказал, если бы ребята не поторопились, мне бы…
— А у меня есть другое заявление, от одной медсестры. Впрочем, ее фамилию мы пока в интересах следствия разглашать не будем.
— Мнение медсестры важнее заключения врача? — удивился Ростик. — И даже решили ее фамилию засекретить, причем именно в интересах следствия?
— И почему вы все, скоты, — опечалился Калобухин, — такие упрямые. Ведь все равно все подпишешь, сука. Все, что я тебе предложу, все и подпишешь. Только можно по-хорошему, а можно по-плохому…
Из-за двери раздался слабый шум. Калобухин привстал:
— Эй, кто там? Я же работаю…
Неожиданно дверь раскрылась, и в комнату вошли… Нет, это было слишком здорово. Потому что впереди шел Дондик, за ним, как-то очень жестко напрягшись, переступала мама, потом пара солдатиков с автоматами и Чернобров.
— Как вы можете, капитан?.. — начал было Калобухин, но договорить не успел.
Дондик перегнулся через стол, Калобухин отшатнулся от него. Воспользовавшись этим, Дондик выхватил папку у него из-под руки.
— Так, дело на Гринева? Интересно… — Он полуобернулся к маме с солдатами: — Забирайте его, думаю, в больнице ему будет лучше.
— Э-э… — начал было амбал Калобухина, отделившись от стены.
— Что? — удивился Дондик. — Только тявкни — и все, понял? — Он повернулся к Калобухину: — А ты, дерьмо ходячее, собирайся. Поедем к Председателю, нужно ему хоть раз посмотреть, какие правоохранительные органы он взрастил.