— Конкретно, что тебя не устраивает? — спросил в упор Кошеваров.
— Чинуши средней руки могут начать бессмысленную войну, погибнут люди, и никто за это не понесет ответственности. Треугольники прозевали, город разрушен, но опять ничего — словно забыли шнурки завязать, не больше. И наконец, зачем в Белом доме толчется столько народу. У нас что — великая держава, десятки миллионов людей населения? Всем Боловском можно управлять двумя десятками ответственных управляющих и таким же количеством охранников. А у вас там только секретарш в два раза больше… Вам не кажется, что они просто объедают тех, кто действительно трудится на полях, на заводе, в мастерских?
Рост сунул в рот еще ложку каши, он чувствовал — еще немного, и он разозлится. А это было бы ошибкой, Кошеваров как махровый представитель чиновничества, не должен был почувствовать, что Рост испытывает к ним слишком уж определенную неприязнь.
И все-таки он почувствовал. Дожевал свой плов, выпил какой-то подозрительный на вид кисель, повздыхал и наконец выговорил:
— Никак не могу понять, ты завидуешь или действительно подходишь к этому как человек дела?
— Честно, — отозвался Ростик, — зависти к судьбе всех этих… убогих у меня нет.
Кошеваров опять грустно улыбнулся.
— Если их, то и меня, должно быть, убогим считаешь? — И посмотрел на свою культю.
— Вас нет, — быстро отозвался Ростик. — Иначе я бы сюда не пришел. Вы еще на Земле были на своем месте.
— Так ты хочешь знать, чем завершится твоя попытка восстановить кажущуюся тебе справедливость?
— Не кажущуюся, а настоящую справедливость, — возразил Ростик. — Ту самую, которая не позволит нам влезть в долговременные войны с соседями, которые в будущем… — Он подумал, имело ли смысл говорить о своих предчувствиях, и решился: — Да, которые в будущем, скорее всего, станут нашими союзниками, потому что очень скоро на нас навалятся куда более сильные враги. И если мы не сумеем устроить справедливую, как вы сказали, систему, то не выдержим даже первого толчка. Поймите, я говорю это, потому что неэффективность, как и во времена прежних коммунистов, опасна.
— Я ведь тоже был коммунистом, — вздохнув, выговорил Кошеваров. — В те, как ты говоришь, времена.
— Но вы не собирались становиться гауляйтером Боловска.
— Не знаю, — очень печально проговорил Кошеваров. — Если бы Борщагов тогда победил, а не ты, может, я бы со временем пошел к нему работать.
— Значит, я не с тем человеком разговариваю? — грустно спросил Ростик. Поднялся. — Спасибо за плов, кисель мне не очень понравился, но тоже спасибо.
И пошел к ступенькам, чтобы обойти дом и уйти из него насовсем.
— Погоди, — позвал его Кошеваров. Ростик остановился. — Что ты конкретно предлагаешь?
— Вот этого я и не знаю. Но полагаю, что так дальше быть не должно. Потому что ответственность размыли до безнаказанности. Потому что холуев наверху стало больше, чем тех, кто может работать. Потому что нам грозят настоящие, а не бумажные опасности, а этого почему-то в Белом доме никто не хочет понять.
— Конституцию, что ли? — удивился Кошеваров.
— А хоть бы и конституцию, если она будет действовать, а не пылиться в шкафу, как советская демократия.
Кошеваров расхохотался, спустился по ступеням к Ростику, хлопнул его здоровой рукой по плечу.
— Периодическая избирательность и конституция… — Вдруг погрустнел, даже слегка сморщился. — Нет, скорее всего, тебя слушать не будут. Просто арестуют, и все.
— Если арестуют, то на этом все не кончится, — решил Ростик. — Нужно будет, наверное, судить, хоть какое-то дело придумать. Нужно будет что-то доказывать…
— Не знаю. — Кошеваров с силой потер лицо. — У меня бы ничего не вышло, меня бы они и слушать не стали… А ты — ты у нас победитель. Из таких передряг выходил, в которых любой другой уже давно бы сгорел. Так что, может быть… Нет, не знаю. Ничего тебе не буду советовать. — Он еще раз подумал. — Кроме одного — если можешь от этого воздержаться, то лучше воздержись. Это опасно, куда опаснее, чем кажется.
— Боюсь, кто-то должен это сделать, — проговорил Ростик.
Он вернулся домой, походил по саду, обнаружил, что некоторые из знакомых деревьев стали засыхать, а другие, особенно вишни, вдруг принялись расти как-то не по-земному, светлея корой, превращаясь в подобие «скрученных» местных тополей. Потом посмотрел, как Карлан кормит Ромку, и пошел в центр.
Когда памятник Ленину сносили на металл, а было это около года назад, то из каменных ширских блоков сделали рядом со входом в Белый дом довольно высокую арку, в которой и повесили старый церковный колокол, прежде висевший на руке вождя. Колокол так и провисел, ни разу не использованный, и даже без веревки на языке. Его устроили довольно высоко, так что даже с Ростиковым ростом было не достать.
Поэтому Ростик вернулся домой, нашел в подвале свои старые ходули и снова отправился к Белому дому. По дороге он знал, что делает что-то, что ему не хочется делать. Но сделать это он был обязан. Потому что был прав — как и во времена коммунистов, эта администрация, собственно говоря, построенная по нержавеющему в России порочному чиновничьему принципу тихого насилия, безответственности и неэффективности, была опасна. Придерживаясь этих методов организации, человечество слишком обессиливало себя и неизбежно должно было потерпеть поражение.