— Итак, батюшка, вы все понимаете не хуже меня. Но до сих пор ничего не предприняли?
— Я и не должен ничего предпринимать, как вы выразились, — очень тонко, одними глазами усмехнулся отец Петр. — Светская власть — это власть, с которой я не хотел бы спорить ни при каких обстоятельствах. Знаете ли, я бы ни с кем не стал спорить.
— То есть вы не поможете мне? Вернее, — Рост понял, что его топорные формулировки в разговоре с этим человеком нуждаются в уточнениях, — не поможете городу?
— Давайте сразу договоримся, я не считаю, что все идет наилучшим образом. Но, как вы выразились, помогать вам не буду. Это просто не дело церкви.
Ростик пожалел, что позволил налить себе вторую кружку чаю. Такой чай нельзя было выливать, его теперь следовало допивать. Поэтому, прихлебывая, он попробовал еще раз:
— Они ошибаются не просто так, отец Петр. Они приведут нас к катастрофе, я это знаю, я это чувствую.
— Да, я слышал, вам что-то открывается. — По лицу отца Петра скользнуло выражение почти детского интереса. — Впрочем, не будем об этом. Лучше я вам вот что скажу, Гринев. — Отец Петр помолчал, потом начал совсем по-другому, чем говорил еще мгновение назад, — не мягко и сдержанно, а убежденно, напористо и очень уверенно: — Люди, сидящие в Белом доме и управляющие нами, отнюдь не такие простачки, как вы, кажется, думаете. Отставить их от власти теперь будет не просто, они крепко взяли ее в руки. Они понимают, что главную силу в городе сейчас представляют воины, вроде вас. И они следят почти за каждым, кто имеет значение чуть больше, чем командир, ну, скажем, сотни солдат. И делают выводы.
— Да, — решил Ростик, — пожалуй, если мы, вояки, объединимся, мы можем быть силой. Но слежка, выводы, как вы говорите… Зачем?
— Следят по служебной, официальной части, а не на улице, — хмыкнул отец Петр и допил свой чай. — Вот вы не обратили внимания, как чествовали героев, отстоявших Боловск в сражении на Бумажном холме, и как бы «не заметили» тех, кто отвел не менее, а может быть, более серьезную угрозу в виде черных треугольников и вообще пурпурных?
— А ведь и правда, — удивился Рост.
— После битвы на Бумажном я еще обижался, что меня как бы не наградили, а после сражений с треугольниками…
— Об этом я и говорю, — подтвердил отец Петр. — Они сделали вывод, что предоставлять воинам слишком явные знаки внимания — означает усиливать их, а это опасно. И предпочли после последней войны вообще никого не чествовать. Тем более что Божьей волей отражение этой угрозы произошло силами очень малой группы людей. Сколько вас было — человек тридцать или, может быть, пятьдесят?
— С теми, кто погиб, — внезапно охрипшим голосом ответил Ростик, — ближе к ста. И еще десятка три волосатиков.
— Ну, они считают только живых, — сказал отец Петр, и сразу стало ясно, что он-то считает и павших. — А бакумуры для них и вовсе… Или, например, такой ход. Вы не заметили, как много в последнее время появилось офицеров, которые носят куда более высокий чин, чем вы, ни разу не побывав в бою? Это делается, во-первых, чтобы размыть костяк боевых офицеров, а во-вторых, чтобы их формально всегда можно было переподчинить тем, кто верен, кто будет сохранять лояльность, потому что не способен не то что протестовать, но даже не понимает, зачем нужно протестовать.
— Согласен, — кивнул Ростик. Сейчас, по мере того, как отец Петр все этого говорил, он начинал понимать, против какой силы ему придется выступить.
— Или вот еще. Вы не замечаете, Гринев, что тот, кто имеет склонность к самостоятельности, почему-то всегда оказывается на периферии? Что этих людей почему-то всегда посылают в самые дальние гарнизоны, в самые медвежьи углы?
— Мне казалось, что несамостоятельные ребята в этих «медвежьих углах», как вы сказали, просто не справятся. Взять, к примеру, Одессу. Там оказались грамотные люди, они быстро поставили дело.
— Да, Одесса, — кивнул священник. — Мне представляется, там создана едва ли не альтернативная власть. В лице бывшего капитана безопасности… Как его зовут?
— Дондик, — подсказал Ростик.
— Да, там есть сложившийся костяк новой администрации. Те бюрократы, которые из боловского Белого дома пытаются внедриться туда, почему-то очень быстро возвращаются назад.
— Отец Петр, — Ростик позволил себе усмехнуться, — а вы не просто тут церковь себе восстанавливаете, вы следите за тем, что происходит, и весьма тщательно.
— Да, я не просто служу в храме, я слежу за тем, что происходит, — согласился отец Петр и стал подниматься со своего стула.
Рост тоже встал, они пошли к выходу.
— Если бы вы попросили моего совета, я бы вам, Гринев, посоветовал перебраться в Одессу, хотя бы на время. Там, как я понимаю, вам было бы легче служить.
— А если бы они меня сюда стали требовать?
— Я бы не заметил их. — Отец Петр снова очень хорошо, как-то внутренне, про себя улыбнулся. — И научился выставлять аргументы, опрокидывающие эти требования… Я вам это говорю, Гринев, потому что вы легко можете напортачить, выступив преждевременно, а не в нужный момент, когда действительно можно будет сменить руководство на более разумное. То есть не окажетесь способны протестовать. Понимаете, вы идете против системы, цельной, слитной, находящейся на пике могущества, а это… опасно.