Без ножа режут, проклятые воры!
А ведь это ещё не всё. От того, что сообщали дону Антонио его люди, становилось ясно, что большую часть выгоды от этого проклятого мира получит не Сен-Доменг. Испания слаба. Казна опустошена войной, страна в долгах. Юкатан отложился окончательно, вернуть его можно только очень большой кровью. А делать этого никто уже не собирается. Арауканы взяли Сантьяго-де-Чили и тоже объявили о выходе из подчинения испанской короне. Араваки, москито — на юге, апачи, пуэбло, навахо, миштеки и прочие — на севере. Недовольство проявляют даже недобитые уастеки и потомки смешанных браков испанцев и индейцев… Впрочем, в самой Испании сейчас не лучше. Крестьяне разорены, голодают и бунтуют. Горожане в чуть лучшем положении, но тоже на пределе. Купцы под любым предлогом стараются сбежать в Португалию или Голландию. Солдатам недоплачивают жалованье, отчего в войсках зреет недовольство. Последнее письмо из Эскуриала было крайне нервным, в нём кроме всего прочего туманно сообщалось, что кое-где внутри страны возникли некоторые проблемы.
«Кое-где, — с горечью подумал дон Антонио, прочитав это послание. — Как обычно кое-кто из генералов решил присвоить солдатское жалованье, солдаты про это прознали, разорвали генерала на куски и взбунтовали всех вокруг. И как всегда это случилось именно там, где у нас всегда было слабое место — в Каталонии. Наверняка короли Франции и Англии уже разглядывают карты, присматривая себе кусочки пожирнее, и Людовик не упустит случая туда влезть. Каталония — не Куба, остров за тремя морями. Это у него под боком… Стервятники. Слетаются в надежде на поживу. Ну, ничего. Испания ещё способна за себя постоять!»
Да. У Испании ещё оставалось много земель за океаном. И самые богатые из них — Мексика и Перу. Но если управлять ими станут так же бездарно, как прочими колониями, то недолго потерять и эти владения. Дон Антонио Себастьян де Толедо небезосновательно рассчитывал, добившись мира с Сен-Доменгом, вернуться на пост вице-короля Новой Испании… или того, что от неё останется.
Сама процедура подписания договора много времени не заняла: всё было оговорено заранее, и «высоким договаривающимся сторонам» осталось лишь поставить автографы на листах дорогой бумаги, исписанных красивым почерком. Испания признавала суверенитет Сен-Доменга, уступала республике Флориду с городом Сан-Августин и крепостью Сан-Маркос, Панаму с частью Дарьенского перешейка, крепость Сан-Лоренцо-де-Чагрес, острова Мона и Навасса. А Сен-Доменг в свою очередь обязался снять морскую блокаду. Испания признавала независимость Юкатана и отводила свои войска с территории майя. Испания признавала независимость Кубы в обмен на право свободной стоянки и торговли в кубинских гаванях… Словом, да здравствует мир. Кстати, здесь мадам генерал настояла на разграничении сфер влияния в проливе Мона, применив странный термин — «территориальные воды». Три лиги от берега, либо, в случае дележа пролива, линию на карте проведут посредине. Но с учётом того, что остров Мона перешёл под юрисдикцию республики, и договорённости насчёт трёх лиг, пиратам доставалось куда больше этих самых «территориальных вод». Которые наверняка будет патрулировать их береговая стража. Но дон Антонио верно понял намёк из Мадрида: заключать договор как можно скорее и любой ценой. Насчёт «любой цены» он имел собственное мнение и торговался до предела, но время, время… Каждый лишний день блокады ослаблял Испанию. Каждый перехваченный пиратами галеон с мексиканским зерном обрекал сотни испанцев на голодную смерть. Каждый перехваченный ценный груз всё туже затягивал долговую удавку на шее страны. Что уже говорить о престиже Испании, по которому эта чёртова блокада наносила сильнейший удар? Даже союзники-голландцы и те начинают усмехаться: мол, как можно иметь с вами дело, если вы не способны справиться даже с морскими разбойниками? Кстати, уж кто, кто, а они точно не прогадали. Вовремя подсуетились с перемирием, принесшим им неплохой доход от торговли с пиратами, а теперь ещё и юридически закрепили сложившиеся де-факто торговые связи. А дону Антонио оставалось только сожалеть об упущенных возможностях.
Галку добивала не жара. И даже не ставшее малость тесным платье — малыш потихоньку рос и требовал больше места, а модистка физически не успевала всё перешивать. Слава Богу, хоть больше не настаивала на ношении корсета. А то всё чирикала: «Знатные дамы в Версале и при иных дворах носят корсеты едва не до самых родов!» Ну, и кого они потом рожают, позвольте спросить? Взять хоть этого сэра Чарльза. Вроде неглупый мужик, а как перемкнёт — сразу начинаешь подозревать, что мама ему чего-то корсетом отдавила… Это был пятый — или какой там по счёту, сбилась уже — приступ тошноты. Ван Либерген и дон Антонио, сами имевшие детей и помнившие, что это в своё время означало для их супруг, постарались церемонию подписания не затягивать. Де Пуансэ благопристойно символизировал своей персоной постоянное присутствие Франции в европейской политике и согласие короля на заключение подобного мира.
Сэра Чарльза Ховарда пригласили в качестве гостя, и он символизировал собой скрытое недовольство Британии. Что касается дона Хуана Кокома и дона Иниго де Фуэнтеса, то они оба прекрасно понимали, что большинство их проблем подписанием этого договора не решатся. Нужно действовать. Но вот как следует действовать — по сугубо личному Галкиному мнению, ответ на этот вопрос знал один дон Хуан…
— Вы добились больших перемен, сеньора, — говорил индеец, когда Галка пригласила их обоих отобедать в неофициальной обстановке. — Я не говорю о независимости, торговле или флоте. Я говорю о людях.