Когда они завалились в квартиру Андрея, Сема окинул апартаменты придирчивым взглядом и одобрительно кивнул.
— А ниче… жить можно!
После второй бутылки Сему вновь понесло:
— Ты бы видел, Андрюха, какая там тоска. Я по воскресеньям в бар ходил, так и поговорить не с кем. Все разговоры о том, как «Янки» вдули «Рейнджерам» или наоборот. Если на экране телика в баре появляется какая-то симпатичная бабенка, можешь быть твердо уверенным — обязательно найдется идиот, который заявит: «А я бы ей вдул!» Причем в каком бы ты баре ни находился — от Аризоны до Вермонта, точно найдется, зуб даю. Национальный стандарт, так сказать. А самый большой прикол — это пернуть погромче… и все ржут!
— Сема, так ведь ты же, так сказать, вращался в среде их рабочего класса. Ты наши разговоры в гараже помнишь? — вставил Андрей. — Тоже про футбол, машины и баб, так чему ты удивляешься?
Сема удивленно воззрился на него:
— Андрюх… но эти-то уроды уверены, что они — «the best!», лучшие в мире. Что все остальные… с земли едят. И только у самых умных хватило мозгов бросить свои убогие халупы, бесплодные пустыни и дремучие замерзшие леса и сбежать в самую великую страну на всей планете! А они ТАКИЕ ЖЕ! Даже хуже! У нас, помнишь, когда мы тогда на старый Новый год надрались, Профессор начал про Байрона рассказывать, так Бульбаш даже его стихи читал! Наизусть! А там я встречал мужиков, которые крестом расписываются, ты представляешь? — Сема возмущенно фыркнул и, не в силах самостоятельно справиться с бурей эмоций, вспыхнувших у него в груди, помог себе добрым глотком «Балтики».
— Не-ет, ребята, единственное, что я оттуда вынес, так это жуткое желание доказать им всем, что это МЫ — круче! Они за свои сраные двести лет у себя ни Батыя, ни Наполеона, ни Гитлера не видели. А мы им всем показали небо с овчинку. И теперь нечего нас хоронить…
Андрей и Гриша переглянулись, а затем Гриша нейтрально спросил:
— Так у тебя теперь какие планы, опять «на свободу»?
Сема вздохнул.
— Свобода, Гриша, — это, как известно из курса научного коммунизма, осознанная необходимость. А теперь у меня появилась ясно осознанная необходимость доказать этим америкосам, что мы, русские, куда круче их. И если вы занимаетесь тем же, то берите и меня к себе.
И если вы занимаетесь тем же, то берите и меня к себе.
Андрей усмехнулся:
— Тем же, да не совсем.
— То есть? — не понял Сема.
— Ты знаешь, что о нас думают твои американцы, меня, честно говоря, не так уж сильно и волнует. Я это хочу доказать в первую очередь себе. Правда, — вздохнул Андрей, — пока как-то не очень получается…
Глава 2
— Все это хорошо, Ирина Борисовна, но если серьезно говорить о регионах, у нас нет для них продукта. Все, чем мы торгуем в Москве и Питере, для регионов — дорого. То есть и на этот продукт там, конечно, найдется покупатель, но он уже поделен…
Ирина откинулась на спинку кресла и сцепила руки в замок. Идея двигаться в регионы принадлежала ей. В Москве рынок сжимался, как шагреневая кожа. Причем не за счет сокращения спроса, а за счет быстрого, будто на дрожжах, роста предложения. Но что такое Москва — в лучшем случае десять-двенадцать миллионов потребителей. А в России живет сто пятьдесят миллионов человек… казалось бы, работай — не хочу. Но Ивар прав: в регионах, даже если брать города с численностью населения около миллиона, их покупателя наберется едва ли несколько процентов от московского уровня. Ибо то, что в Москве считается средним доходом, в регионах уже достаток или даже богатство. И то, чем здесь они торгуют как «эконом-классом», там уже «мидл», причем верхний «мидл». А строить стратегию продвижения в регионы на верхнем «мидле» очень затратно. Больших же затрат они себе сейчас тоже позволить не могут. Короче — замкнутый круг…
— А если… — Она осеклась, обдумывая появившуюся мысль. Не слишком ли смело? Но ведь другого выхода нет. Ирина окинула взглядом свой «штаб», внимательно глядящий на нее, и с некоторым драматическим напряжением в голосе произнесла:
— А что если нам купить Тасовскую фабрику?
С минуту в кабинете висела напряженная тишина, а затем Ивар изумленно переспросил:
— Та… тасовскую?! Да это же… рухлядь!
— То, что они производят, — да. Но на успешно работающую фабрику у нас денег нет. А на Тасовскую хватит. К тому же у них только две серьезные дыры — производство плиты и обработка кромки. Раскроечные машины у них вполне приличные. Так что вся проблема — в культуре производства. И если с кромкой мы ничего поделать не можем — придется вкладываться, то по производству плиты нужно посмотреть логистику. Вполне возможно, что на первоначальном этапе при необходимых нам объемах производства выгоднее будет вообще прикрыть этот цех и просто возить готовую плиту. Как думаешь?
Ивар покачал головой, хотя на его лице появились проблески понимания. Но тут подал голос Никита:
— Ирина Борисовна, а вы понимаете, на что идете? В Тасовке это единственное крупное предприятие. И вся Тасовка живет с него. Кто тем, что на нем работает, а кто тем, что с него стащит. Охрану из местных набирать бесполезно. Значит, придется возить. И регулярно менять. Пока не скумовались. И вообще, минимум два года, пока мы не добьемся требуемого качества и не наберем обороты, вся Тасовка будет вас дружно ненавидеть. Потому что для двух третей ее жителей вы будете той, что посадит их на голодный паек. Два года без воровства… это ж уму непостижимо! Для всех. В том числе и для той трети, которая будет работать на фабрике и зарабатывать. Да еще противодействие прежней команды. Они же там хозяйничают, что боярыня Салтычиха у себя в имении. А тут придет неизвестно кто неизвестно откуда и без всякого утверждения на бюро райкома и согласования в Минсельхозпотребсредтяжмаше отберет у них все.
Да они еще на этапе сделки уже так настроят народ, что нас там встретят с вилами наперевес. Вы к этому готовы?
Ира несколько мгновений молчала, а потом повернулась к Никите и тихо спросила: