— Уводили их… — голова сидел красный, как помидор, поминутно утирая пот краем расшитой праздничной скатерти. — Покупали люди… по виду… совсем обычные… города называли… мол, мы из Ежелина…. с Хвалина. . Острага там… многое что говорилось. Платили золотом. Настоящее доброе золото, без обмана… Мы на сборы рыночные три телеги муки беднякам раздали… которые совсем уж с голоду помирали… так что их никто даже на рынке бы не купил.
Остальные купцы дружным гудением подтвердили слова головы.
Император бросил взгляд на Сеамни. Дану, как обычно, склонила голову над изящной чашей, полной ключевой воды. Видящая Тайде с некоторых пор не брала в рот вина. Император знал эту позу, эти едва заметно набухшие жилки на висках, знал, что его Тайде сейчас прислушивается к чему?то совершенно неразличимому для остальных.
Император знал эту позу, эти едва заметно набухшие жилки на висках, знал, что его Тайде сейчас прислушивается к чему?то совершенно неразличимому для остальных. После волчьей магии Император внезапно задумался, какие ещё таланты могли проснуться в тихой Дану, уже успевшей потолковать с самим Хозяином Ливня, побывать в плену у Красного Арка, оказаться в лапах похитивших её призраков, но самое главное — подержав в руках Деревянный Меч и сроднившись с ним. Как она ещё терпит боль его отсутствия, вдруг мелькнула мысль. Такое оружие не может не вплавлять себя в душу. Да так, что потом не вырвешь никакими силами…
— Значит, — проговорил Император, окидывая пристальным взглядом склонившиеся головы гильдейских, — у вас в городе неведомо кто покупал людей, моих подданных, моих исправных плательщиков податей, а вы и пальцем не шелохнули? Не донесли его сиятельству графу Тарвусу, не донесли консулу Клавдию, не…
— Ваше величество… мой Император… — побелев от страха, залепетал голова. — Так ведь куда ж деваться?то было! А так и золота прибавлялось, и лишние рты из города… того…
— Довольно, — Император резко поднялся. — Довольно я слышал вздора. Сударь городской голова, выражаю вам своё крайнее неудовольствие, — медленно и чётко произнёс Император фразу отрешения от должности.
Городской голова Спаде издал нечленораздельное бульканье, закатил глаза и тяжело хлопнулся об пол. И было отчего.
При деде нынешнего Императора чиновника, удостоенного императорским крайним неудовольствием выводили на городскую площадь, неторопливо раздевали, после чего опытные, высокооплачиваемые специалисты заплечных дел начинали отделять у него плоть от костей. Приступали к делу они, как правило, с пальцев ног. Древний закон гласил, что выдержавший «до колен» подлежал милости. Но за все века применения изуверского закона ни один не продержался, что называется, «выше щиколотки».
При отце нынешнего Императора нравы немного смягчились, да и толпа стала требовать уже несколько иные развлечения. Незадачливого писаря или распорядителя голым выталкивали в загон с летучими нетопырями из?за Внутренних Морей, с Горячего Берега, каковые нетопыри отличались интересной особенностью, делавшей их буквально незаменимыми в деле публичных казней. Как у многих тварей, в частности, морских гадов, желудки у этих нетопырей имели свойство выворачиваться наружу, обволакивая жертву, и поглощать её, не заглатывая. Эти самые нетопыри облепляли жертву сплошным ковром, медленно и неспешно наслаждаясь небывалым пиршеством. Надо ещё добавить, что перед казнью летучих бестий выдерживали без еды самое меньшее неделю, что делало зрелище поистине незабываемым. Нетопырапии, как называли этот способ казни столичные острословы, привлекали огромные массы простонародья.
Император нынешний, однако, к сложным забавам своих венценосных отца и деда оказался не склонен. В недолгое время своего полновластного правления (между окончанием войны с Радугой и прыжком в Разлом) он успел подтвердить лишь несколько смертных приговоров. И все они приведены были в исполнение длинным палаческим мечом, обрывавшим жизнь приговорённого в единый миг, не давая толпе столь излюбленного ею долгого кровавого зрелища.
Впрочем, новые веяния достигали провинции далеко не сразу…
Несчастного голову кое?как подняли. А Император, глядя в алчно ждущие глаза остальных, вдруг подумал, что, помиловав этого бедолагу, он, Император, совершит очень большую ошибку. Власть способна внушать подданным повиновение, только когда строго выполняет свои собственные законы. Выразить крайнее неудовольствие — означало смертный приговор. Ничего иного за нарушение чёткого и явного коронного приказа — торговли людьми неведомо с кем не бывать! — последовать и не могло.
— Цепь с него снимите, — холодно приказал Император.
— Посадить в холодную. Приговор услышит завтра.
…Он произнёс приговор, сидя на высоком жёстком кресле в ратушном зале. Несчастного голову ввели уже в цепях. За ночь он похудел самое меньшее вдвое. Глаза ввалились, руки суматошно дергались, словно у куклы, за ниточки которой дёргает вдрызг пьяный паппептьер[4].
Император взглянул в глаза человеку. Нет ничего, даже страха — потому что бояться может только способный мыслить, а голова за проведённую в камере ночь совершенно, похоже, лишился рассудка.