На мостике сам капитан, весь в белом, с медной трубой.
А снизу плывет морской змей и тащит его за собой,
Но если про это не знать, можно долго быть молодым.
Если бы я был один, я б всю жизнь искал, где ты;
Если бы нас было сто, мы бы пели за круглым столом.
А так, неизвестный нам, но похожий на ястреба с ясным крылом,
Глядит на себя и на нас из сияющей пустоты…
Лорд неожиданно прервался, отложил лютню и приветливо помахал рукой, радостно улыбаясь. Видя, что лошади Гунтера и сэра Мишеля бьются, будто от колик, он устало вздохнул, щелкнул пальцами, и тотчас же обе кобылы успокоились, застыв, как вкопанные. Всадники немедленно соскочили на землю.
— Вам понравилось, как я пою? Многие говорили, у меня неплохой слух и хороший голос. И песня, между прочим, отчасти про меня… Одни славный человек написал, в конце двадцатого века. Русский, кстати говоря. А перевод — мой, и неплохо получилось, смею заметить, — и, видя, замешательство явно узнавших его людей, Лорд добавил погромче: — Господа, что же вы, идите сюда, я не кусаюсь. Впрочем, в этой истине вы уже могли убедиться, — и сатана весело расхохотался, хлопая себя ладонью по бедру.
«Вот падла, что же ему теперь, понадобилось, когда все решено? — зверея, подумал Гунтер, засовывая руку за пазуху, куда утром запихнул кобуру с «вальтером». — Ну, получи, ублюдок!»
Позабыв обо всем прочем, германец, зарычав от ярости, выхватил пистолет и бездумно всадил в Лорда всю обойму. Сэр Мишель замер, ровно статуя.
Ничего не произошло. Пули растворились в воздухе перед сатаной, не причинив ни ему, ни музыкальному инструменту самого малейшего вреда. Лорд снова тяжко вздохнул, сдунул с рукава своего черного камзола невидимую пылинку, потом выразительно посмотрел на Гунтера, покрутил пальцем у виска и громко сказал по-немецки:
— Ну, бессмертный я, бессмертный. А вы, любезнейший, едва дорогой камзол мне не испортили. Портной, старый еврей из Венеции, некогда содрал с меня за этот камзол кучу денег, словно не знал, кто я такой… Между прочим, старик Пейсах был, вернее будет , одним из лучших швецов шестнадцатого века. Вот так…
— Дальше что? — рявкнул Гунтер. Больше всего ему было жалко настолько глупо истраченной обоймы. Впрочем, если вернуться к самолету, то там, в загашнике, должны лежать запасные. Да б о льшей дурости и не представить — стрелять в дьявола! Ладно, бы пули серебряными были…
— А что касаемо вашей дурацкой выходки, молодой человек, — продолжал Лорд, невозмутимо и обходительно, — то ведь я могу и чем-нибудь покрепче шарахнуть, да так, что мало не покажется. Водородной бомбой, например…
— Какой бомбой? — не понял Гунтер.
— А-а, — досадливо отмахнулся Лорд. — Вы же не имеете представления о термоядерном синтезе и цепной реакции. Хотя картина разрушений, которые она способна причинить, как-то вам приснилась. Ай, да что объяснять! Это будет несколько позднее; ведь ваш нервозный и недальновидный фюрер прогнал Айнстайна из страны. Замечательный ученый, этот Айнстайн, между прочим. Я с ним много беседовал в свое время, советовал кое-что — преинтереснейший человек, надобно сообщить…
Сэр Мишель переводил ошалелый взгляд с Лорда на своего оруженосца, говорящих на непонятном лающем языке, и, наконец, преодолев робость и снедавший его смертный ужас, тихо попросил, тронув Гунтера за плечо:
— А нельзя по-нашему? Разговаривать, в смысле?.
Я с ним много беседовал в свое время, советовал кое-что — преинтереснейший человек, надобно сообщить…
Сэр Мишель переводил ошалелый взгляд с Лорда на своего оруженосца, говорящих на непонятном лающем языке, и, наконец, преодолев робость и снедавший его смертный ужас, тихо попросил, тронув Гунтера за плечо:
— А нельзя по-нашему? Разговаривать, в смысле?..
Лорд встрепенулся, будто только что заметил незадачливого рыцаря, глянул с удивлением и воскликнул уже на норманно-французском:
— Ах, да, запамятовал! Мой милый Фармер, ты здесь совершенно некстати. Поспи-ка полчасика. А мы с господином Райхертом потолкуем о делах наших скорбных…
Человек в черном, воздушным, почти незаметным движением щелкнул пальцами, и тотчас выражение лица рыцаря стало отрешенно-усталым.
— Пойду-ка я вздремну, Джонни, — Мишель словно забыл о присутствии дьявола. Он перестал замечать нежданного встречного. — Просто я не выспался. Разбудишь, когда солнце будет над верхушкой во-он той ели…
Бравый наследник барона де Фармер медленно, будто сомнамбула, прошествовал к лошадям, вытянул запасную попону из седельного мешка, расстелил ее на травке, улегся и тотчас захрапел.
Лорд молча развернулся на своем пеньке, закинул ногу за ногу, взял на колени лютню и заиграл прежний мотивчик, умело перебирая пальцами струны пальцами левой руки.
И тут Гунтер не выдержал. Никакого почтения или боязни к Лорду он почему-то сейчас не испытывал. Германец рванулся вперед, сгреб пожилого господина в малиновом берете за манишку и, тяжело дыша ему в лицо, прорычал:
— Слушай, ты, старый негодяй, оставь меня и Мишеля в покое. Сколько можно преследовать и донимать нас? Какого дья… тьфу, какого хрена ты опять заявился?
Лорд не сделал никакого движения, только лишь слегка дунул на германца, сложив губы трубочкой, будто сгоняя комара с руки. Гунтер, поднятый в воздух неведомой силой, отлетел на несколько шагов, неловко упал, сильно ушибив плечо о твердый корень дерева, но разом сумел подняться на ноги. Прямо ему в лицо смотрели бездонные глаза дьявола, в которых плескалось багрово-темное пламя. Взгляд не сулил ничего хорошего.