— Джонни, посмотри, это же он!..
Лорд, восседавший на прежнем своем неоседланном вороном скакуне оглядел Мишеля и Гунтера устало-безразличным взглядом. Двое его спутников, по виду ничем абсолютно не примечательных, молчали. Выдержав долгую паузу, во время которой норманн вместе с оруженосцем тихонько пятились обратно к монастырю, Лорд сплюнул, покачал головой и, взявшись за гриву коня, развернул его, пустив медленной рысью. Спустя минуту трое странных всадников исчезли за поворотом. Что самое интересное, перестука копыт слышно не было…
* * *
Смена власти неизменно сопровождается народным ликованием, так как низвергнутый повелитель плох всегда, независимо от его дел. Новый владыка приносит надежду на лучшее. Он всегда обещает… Снижение податей, сытную жизнь, освобождение от любого рабства и прочее, прочее, прочее… Придя из сороковых годов двадцатого века, любопытно наблюдать, как люди, живущие за измеряемой в семьсот с лишним лет толщей времени, приветствуют очередного избавителя так же, как в тридцать третьем берлинцы приветствовали Гитлера, в семнадцатом русские — Ленина или, если судить по свидетельствам историков, как Париж благословлял Наполеона Бонапарта, а несколькими годами раньше Робеспьера, Дантона и Сен-Жюста…
Лондон отчасти перестал быть столицей, превратившись в подобие гигантского карнавала.
Разумеется, въезд в город нового архиепископа — наместника короля был обставлен со всей помпой, на которую были способны английские дворяне, приближенные к мятежному принцу Джону. Совершеннейшая фантастика — едва Годфри, граф Клиффорд, миновал южные ворота, о его прибытии знали все лондонцы, ожидавшие человека, способного прогнать ненавидимого канцлера, с того момента, когда священники с церковных кафедр объявили волю короля Ричарда и папы Римского Климента.
Архиепископ Кентерберийский прибыл к стенам города, как и уславливались — вскоре после третьего послеполуденного колокола. Свита у предстоятеля церкви Англии, Нормандии и Аквитании была небольшой и, на взгляд богобоязненных горожан, несколько странной — Годфри окружали вооруженные рыцари в полном доспехе и с обнаженным оружием, позади двигались два десятка лучников, а по правую и левую руки от его святейшества ехали двое благородных сэров, отнюдь не выглядевших людьми известными и богатыми. Светловолосый норманн без шлема и в простой кольчуге, покрытой плащом с вышитыми леопардами Плантагенетов, грозно взирал на ликующую толпу, изредка отпихивая носком сапога самых обрадованных подданных его величества короля Ричарда, пытавшихся подобраться как можно ближе к особе святейшего архиепископа. Второй дворянин был узнан. Кое-кто из городской стражи опознал в невысоком, но очень широкоплечем рыцаре сэра Гая Гисборна, сына Рагнариса Гисборна из Ноттингама, приближенного самого светлейшего принца. Вид у Гая был мрачный и почему-то виноватый. Мало кто знал, что сэру Гаю до сих пор совестно за учиненное в храме святого Мартина непотребство.
Сзади и чуть справа от лошади архиепископа вышагивал соловый конь, несший в своем седле неизвестного совсем никому не то рыцаря, не то оруженосца в стальной кольчуге. Последний не обнажал висящего у пояса клинка, но зато придерживал правой рукой у груди совершенно непонятную штуковину в виде железной вороненой палки с двумя ручками, торчащими вниз. Люди, правда, больше обращали внимание не на странную черную железку, а на настороженное и даже чуточку испуганное лицо этого сэра, да на его необычную прическу. Вот скажите, какой нормальный человек станет так коротко обрезать волосы?
Гунтер действительно побаивался, хотя сама причина страха была необъяснима. Кроме того, германец жутко устал, и сейчас его желания сводились к двум вещам: поесть как следует, а потом завалиться спать не меньше чем на сутки. Пугало все — ликующая и кричащая на малопонятном языке толпа, возможность того, что чудесно удавшийся заговор провалится прямо сейчас, когда все решено и сделано, что канцлер Лоншан сумеет выкрутиться и устроит архиепископу, принцу и всех их приближенным некую невообразимую гадость, о которой никто не подозревает… Конечно, прежде всего Гунтера терзала невероятная усталость. Да впрочем, и сэр Мишель больше держался на том, что оруженосец называл «средневековыми предрассудками» — на рыцарской чести, верности королю и сюзерену, и на истинном норманнском упрямстве. А потом, Мишель знал, что Годфри не только князь церкви, но и его друг.
Толпа исходила восторгом. Неужели кошмарные полтора года правления ненавистного канцлера закончились и теперь власть над королевством возьмет в руки человек, родом происходящий от государя Генриха, сводный брат нынешнего короля и, кроме того, не столько норманн, сколько англичанин, сын Розамунды Клиффорд?
…Уже после утренней мессы, на которой священники всех городских церквей призвали лондонцев выйти на улицы и восстать против мэтра де Лоншана, в столице Англии поднялся самый настоящий бунт.
Терпение иссякло не только у дворян, но и у ремесленников, монахов да крестьян, живущих близ города. После утренней службы в церквях люди начали собираться возле Тауэра и к полудню королевский замок, захваченный самозванцем и грабителем, был взят в плотное кольцо народа, вооруженного колами, вилами, дубинками и топорами.
Каждый прекрасно понимал, что взять Тауэр штурмом невозможно, однако выместить скопившуюся злобу на охранниках резиденции канцлера лондонцы не преминули — английскую и шотландскую стражу перед воротами замка разогнали, а кто не успел сбежать — был брошен в Темзу или забит насмерть. Сам Лоншан, увидев, что внезапно начавшийся в городе бунт усмирить уже нельзя — благо в толпе находились священники и епископы, благословлявшие людей на восстание против канцлера — донельзя перепугался. Замок окружен, передать приказы городской страже или гарнизону столицы невозможно, среди горожан присутствует множество рыцарей, приведших к стенам свои копья, включавшие оруженосцев и лучников.
После трех часов осады Лоншан решил появиться перед народом сам. Он вышел к окну второго этажа Тауэра и попытался обратиться к горожанам с речью, смысл которой поняли одни дворяне, да образованные священники. Родом канцлер происходил из Франции, английский язык знал плохо, а потому говорил на французском, убеждая людей разойтись и заявляя, будто он — единственный верный слуга Ричарда, только и радеющий о благе короля и всех его подданных. Лондонцы заглушили речь канцлера своими криками, а потом, как водится всегда и во все времена, начали кидаться в окно замка камнями и гнилыми овощами. После того, как в роскошный костюм канцлера залепили воняющей тухлятиной рыбиной, Лоншан ушел и дальнейшее бдение лондонцев вокруг Тауэра ни к чему не привело.