Уступив мне место, он почему-то не уходил. Я в замешательстве рассматривал аппаратуру библиотеки, мне еще не приходилось пользоваться этими разноцветными клавишами с нанесенным на них шифром. К тому же меня в этом человеке или существе, похожем на человека, поразила еще одна странность: в нем, где-то в недрах его туловища, что-то тикало, работал какой-то прибор вроде старинного хронометра. Я не мог ошибиться, потому что все электронные приборы в библиотеке работали бесшумно, и он подошел ко мне так близко, что я почти касался его.
Он обратился ко мне. Голос его был не громок и очень приятного тембра:
— Все очень просто, молодой человек. К тому же вот она, инструкция-спасительница. Все же читать ее не стоит. Что у вас там?
Я назвал книгу.
Он улыбнулся:
— Да, вещица стала довольно популярной. Но вот что странно. Истинное понимание идеи, заложенной в этой книжице, мы находим, как прежде говорили и писали, только среди широкой массы читателей. С особенным восторгом идею книги приняла молодежь, в то же время большинство маститых ученых пишут черт знает что! Ты не читал последний вестник Академии? Нет? И прекрасно. Будь у меня такая шевелюра, как у тебя, я бы поседел, читая эти, с позволения сказать, мысли ученых мужей. Как ни странно, но даже в ваше время, — он подчеркнул слово «ваше», — когорта ученых, отягощенная тысячелетним опытом, не в состоянии понять, что творческие силы природы не могли исчерпаться созданием только одного-единственного прибора, — он шлепнул себя по лбу, — втиснутого в черепную коробку такого несовершенного создания, каким пока является человек. — Он схватился за голову так, будто опасался за ее сохранность, и улыбнулся. — Самое тяжкое и затяжное заболевание человечества — консерватизм мышления. Это наблюдалось всегда. Ты же проходил историю развития познания. Конечно, мы имеем сдвиги в этой области, но, к сожалению, они не пропорциональны общему прогрессу. Видимо, дает себя знать груз энтропии, накопленный за столетия. Имей в виду, что это относится главным образом к ученой братии, ограниченной рамочками узкой специализации. И все-таки нет причин для уныния — их песенка спета! Сейчас настоящий ученый может апеллировать ко всему человечеству. Ты только представь себе, — он сильно сжал мой локоть, — пять миллионов писем! За полгода! Я вынужден отвечать только через печать… Давай познакомимся: Поликарпов Павел Мефодьевич… Да, да, тот самый. Полпред дельфинов, как недавно выразился один из моих остроумных коллег. Между прочим, он и не догадывается, какое этим доставил мне удовольствие. Как звучит: полномочный представитель народа, живущего в гидросфере. Ведь неплохо!
Я согласился, что звучит это достаточно веско. Когда я назвал себя и сказал о цели поездки, он схватил меня за плечи и потряс:
— Прекрасно! Студиозус на летнюю практику! Представь, и я туда же и тоже на практику! Ты впервые, вероятно, в те края, а я уже десятый год избрал этот плавающий остров своей лабораторией. Так это о тебе и еще об одном юноше сообщили мне на днях и просили присматривать за вами? Послушай, а не пойти ли нам с тобой в бар и не отметить ли встречу чем-нибудь горячительным или прохладительным?.. Видимо, придется ограничиться только прохладительным; на ракетах этого типа не держат алкогольных напитков. Ну, идем, не теряя бодрости, в безалкогольный бар. Ты же, молодчик, прекрати свое глупое бормотание и ступай с богом, на свой насест, — сказал он роботу.
— Непонятное слово «с богом». В моей памяти нет такого слова. Обратитесь в бюро справок, отсек десять, комната тридцать два.
— Спасибо, братец! Ох и олух же ты, как я погляжу!
— Я не братец и не олух. Мое имя «Робот с обратной связью три бэ восемь ноль три». На мне лежит обязанность оказывать услуги пассажирам и давать объяснения первой сложности.
— Вот и окажи услугу, ступай себе.
— Это нарушение. Не отвлекайте меня от исполнения обязанностей, этим вы продлеваете время нашей беседы.
Павел Мефодьевич захохотал:
— Вот тип! Слышал? Не без юмора!
От навязчивого робота нас избавил корабельный механик, проходивший по коридору.
— Сейчас мы нейтрализуем этого говоруна. — Механик подмигнул, провел рукой по затылку робота, раздался легкий щелчок, и робот, чмокая присосками на резиновых ступнях, удалился.
В баре уже сидели Костя и Вера. Упершись локтем в стойку и сосредоточенно глядя в смеющиеся глаза Веры, Костя что-то рассказывал ей, сохраняя мрачную серьезность. Вера, увидав меня, подняла руку, приглашая к своему столику. Мы налили себе по стакану ананасного сока и подсели к ним. Павел Мефодьевич посмотрел на Веру, задержал взгляд на Костиной взъерошенной шевелюре, спросил:
— Что, подхватил ветерок? Теперь понесет. Не остановится. Сколько ни вяжи рифов, ветер будет мчать. И пусть его мчит. Только учитесь управлять парусами. До цели далеко. Ох, как далеко! Не вздумайте отдать якоря. Полетят канаты. Что, мудрено говорит старик?
— Нет, все понятно, — за всех ответила Вера. — Хорошая метафора.
— Вот и прекрасно. «Важно найти общий язык», говорили древние. Но я вас перебил. В чем это так горячо убеждала тебя Вера? — спросил он Костю.