Потом Кора снова села на яйца и стала размышлять, связан ли спонтанный запуск метеоракеты с присутствием там администратора Грегга. Но знал ли он о том, куда направилась Кора?
— Скажи, Орсекки, — спросила она ассистента, — пока меня не было, никто меня не спрашивал?
— Только администратор Грегг Мертвая Голова, — ответил ассистент. — Я ему сказал, что ты поехала на болото.
— Спасибо, — сказала Кора и задремала.
— Спасибо, — сказала Кора и задремала.
Ассистент на цыпочках вышел из палаты.
* * *
На следующий день Кора проснулась простуженной. В горле першило, с кончика клюва капало. Вот уж никогда раньше она не думала, что курицы простужаются.
Так что весь день Кора просидела на яйцах. Впрочем, в этом были свои преимущества. Хотя бы польза яйцам: им всегда лучше быть под матерью. Во-вторых, на яйцах, как оказалось, очень удобно думать. Главное — привыкнуть.
Кора хотела поглядеть на фотографию профессора, которую нашла в его доме, но фотография куда-то запропастилась. Так она и не смогла для себя уточнить, какой была расцветка ее покойного мужа.
После обеда пришел Орсекки, который, оказывается, с утра успел поработать на раскопках и отыскал там древние куриные лыжи. Это же надо придумать — курицы на лыжах, словно в цирке! Орсекки прослышал в городе о вчерашнем покушении на Кору и был возмущен.
Он ни секунды не сомневался, что ракета полетела не по своей воле — ее направил злобный Грегг. Кора оставляла за собой право сомневаться. Она не верила в романтических злодеев. Для Грегга важнее всего было удержаться на достойном месте и сделать карьеру. Покушаясь на инспектора ИнтерГпола, он рисковал карьерой в немыслимом масштабе.
Чтобы отвлечь Орсекки от тревожных мыслей, Кора спросила его, летают ли курицы и бывают ли среди них летуны.
— Разумеется, бывают. У нас даже есть клубы летунов. И соревнования по дальности полета. Но все это лишь в школе. Взрослым летать не рекомендуется. Представь себе: солидный господин — и вдруг летает!
Кора наклонила голову, будто бы соглашаясь с возмущением ассистента.
— Летающий господин опасен для нравственности. Он может заглянуть через любой забор, в любое окно — как ты укроешься от любопытного глаза и последующего за ним шантажа? А впрочем, после окончания университета взрослые ксеры и не могут летать: комплекция не позволяет.
— И тебе никогда не хотелось полетать? Ведь ты птица, а не баран какой-нибудь.
— Нет, — искренне признался молодой петушок. — Никогда меня не тянуло к полетам. Я даже самолет плохо переношу. Как посмотрю вниз, сразу голова кружится.
— А профессор Гальени? Он тоже не выносил полетов?
— Как ни странно, он, несмотря на свой почтенный возраст, говорил мне, что жалеет, что преклонный возраст не позволяет ему летать.
— А вдруг он на самом деле умел, но стеснялся тебя?
— Я бы никому не сказал!
— Но тебе было бы неприятно?
— Конечно, неприятно. Хотела бы ты взглянуть на меня со стороны живота?
— Зачем?
— Если я полечу, ты будешь вынуждена лицезреть самое некрасивое место моего тела — живот.
Кора подумала, что живот у ассистента совсем не так уж плох — он покрыт таким нежным пухом, он такой тугой и теплый, что на него приятно приклонить голову.
— Значит, профессор мог бы и полететь?
— Сомневаюсь, — сказал Орсекки. — По крайней мере, я никогда его за этим не заставал.
— Кстати, ты не брал фотографии профессора?
— Зачем мне?
— Может, на память.
— Я его помню и без этого.
— Какого он был цвета?
— Светлый!
Кора прислушалась.
— Сегодня с утра они постукивают, — сообщила она ассистенту.
— Я счастлив за тебя, — сказал ассистент.
— Мои терзания кончатся. Сколько можно изображать наседку!
— Разве ты изображаешь? — В голосе петушка прозвучало недовольство. — Любая другая на твоем месте была бы счастлива! Это же счастье!
— Можно подумать, — сказала Кора, — что ты только и делаешь, что сидишь на яйцах.
— Ты не права. Я же тебя подменял, и не раз.
— Но не носил их в себе!
— Это твой женский долг!
— Я его выполнила.
— Теперь с удовольствием забудешь о детях?
— Разумеется. Я жду не дождусь, когда вернусь в человеческое тело.
— Неужели тебе, после того как ты пожила в теле прекраснейшей из женщин, захочется вернуться в эту нескладную палку, в этот кривой тростник!
Кора почувствовала жалость к этому молодому существу. Ведь на самом деле он так одинок! После смерти супругов Гальени ему кажется, что Кора должна его понимать. А вместо этого она не скрывает своей мечты — бросить его и еще не вылупившихся цыплят. И, как бы угадав ее мысль, Орсекки отчаянно воскликнул:
— Ты подумала о маленьких? Подумала о детях? Каково им без матери?
— Я думаю, что у тебя на планете найдется, кому о них позаботиться.
Орсекки вскочил и отошел к окну. В палате сразу стало тесно.
— Неужели ты думаешь, что кто-нибудь им заменит тебя?
— Ну вот. — Кора развела крыльями. — Оказывается, ради цыплят я вообще должна остаться и без тела, и без родины.
— Ты должна остаться в лучшем теле на свете! — Голос ассистента дрожал.
— Простите, молодой человек! — в запале выкрикнула Кора. — Но не вам судить о достоинствах моего тела.
— А кому же? Кому, простите?
Дрожа крыльями, громко топоча, ассистент кинулся прочь из палаты.