— В чем секрет твоих военных успехов?
— Мои успехи — это мои солдаты.
— Это не твои солдаты — это солдаты Императора.
— Там, где мои успехи — это мои солдаты, а там, где успехи Империи — Императора.
— Почему у тебя так много каторжников?
— С позволения Императорского прокурора я дал этим людям еще один шанс. И они им воспользовались.
— Ты не считаешь, что стоило набрать элитную часть из дворян? — спросил молодой голос из угла зала.
— Когда я формировал свое подразделение, оно вовсе не было элитным. Тогда мы были просто командой смертников. Но, видимо, даже для смерти мы оказались слишком плохи.
В зале раздался смех.
— Но теперь, когда ты можешь набирать лучших из лучших, не стоит ли обратить свой взор на молодых дворян? — не унимался все тот же голос.
— Я считаю, таких подразделений должно быть много. Война длинная, и славы хватит на всех. Поэтому у каждого офицера есть возможность превратить своих солдат в образцовых. Это лишь вопрос времени и собственных навыков. И вовсе не происхождения.
— Правда ли то, что ты голыми руками убил полную хетту «танцующих»?
— Правда.
— Как тебе это удалось?
Я улыбнулся.
— Диета и здоровый образ жизни. — Снова смех в зале.
— Как ты отнесся к тому, что жрицы назвали тебя Бикху?
— Нормально.
— Как ты отнесся к тому, что жрицы назвали тебя Бикху?
— Нормально.
— Ты действительно чувствуешь себя богом?
— Разумеется, нет.
— Твои солдаты еще не отдают тебе почестей, как Богу?
— Каждый, кому придет в голову такая мысль, будет чистить солдатские нужники, пока не вылечится.
— Ты уже выбрал спутниц для праздника Трех Лун?
— Да.
— Кто это?
— Секрет, — сказал я и добавил: — Скажу только, это был самый трудный выбор в моей жизни, поскольку все без исключения женщины, приславшие мне приглашения, были просто ослепительны.
Мой нехитрый комплимент был встречен дружными аплодисментами женской части зала. Встал высокий и пожилой журналист с ярко-оранжевой карточкой информационного агентства «Полюс».
— Мы видели, что произошло возле храма Бикху, когда ты так оригинально расправился с Ини Асор. Скажи, как тебе это удалось.
— Ты смотрел от начала до конца?
— Да.
— Тогда ты должен был слышать, что она сказала о жрицах.
— Ну, — он замялся. — Эту площадную брань трудно было не услышать.
— Тогда у тебя должен быть другой вопрос.
— Какой?
— Почему я сделал с ней только это, а ничего более серьезного. Обычно мои враги не выживают.
— Но по отношению к своей невесте ты мог быть и снисходительнее…
Так вот кто тогда рвался ко мне во дворец! Всех, всех разжалую к чертовой матери. Всех в саперы. Хоть бы одна сволочь предупредила.
Я надеюсь, что пауза, пока я собирал в кучку разбегающиеся мысли, не была слишком длинной.
— Когда я валялся в госпитале, и позже, уже на фронте, у нее была масса поводов и способов найти меня. Но она предпочла другой путь.
Видимо не очень довольный моим ответом, репортер тем не менее сел.
— Почему ты позволил той девочке совершить самосуд над арестованными офицерами?
— Встань, пожалуйста, я тебя не вижу.
Из центра зала, занятого элитой журналистского корпуса, поднялась грузная дама лет семидесяти.
— Спасибо. Я ничего ей не позволял. Наказать этих уродов была целиком и полностью моя идея.
— Но это же беззаконие! — возмутилась она.
— Ага, — согласился я. — Только вы это расскажите девочке, с которой сорвали одежду, а потом несколько часов подряд насиловали. Затем ей не дали даже одеться, а просто привязали к ножке стола, засунув кусок грязной ветоши в рот, чтобы не скулила.
— Ничего с ней не случилось. Она, наверное, была сама рада, когда эти парни проявили к ней внимание.
Тут я и вскипел.
— Понимаю, — сказал я отчетливо и громко. — Для дамы такой внешности, как твоя, любое проявление мужского внимания — это счастье, которое так редко выпадает. Я очень сожалею, что не тебя привязали под столом голую, хотя и сомневаюсь, что мне твой вид доставил бы эстетическое наслаждение. Но ты меня убедила. Я понял, что, отрезав гениталии у этих ублюдков, я наказал их вовсе не так строго, как мне бы этого хотелось.
Надо было отдать их тебе. Правда, в этом случае Имперский прокурор точно растерзал бы меня за неоправданную жестокость.
Зал покатился от хохота. Смеялся и я, провожая взглядом взбешенную женщину, покидавшую пресс-холл. Но допрос продолжался.
— Что ты намереваешься сделать с призовыми деньгами за «танцующих»?
— Ничего.
— Как это?
— Для получения этих денег мне нужно отдать их амулеты. — Журналист, задавший вопрос, согласно кивнул.
— А я не собираюсь отдавать их. Слишком дорого они мне обошлись.
— Какую цену ты имеешь в виду?
— Сто двадцать пять моих солдат отдали свои жизни в том бою. Нет таких денег, которые могут перевесить эти амулеты.
— Правда, что ты своими руками отрезал головы у командиров повстанцев?
— Правда.
— Почему ты не приказал сделать это своим солдатам?
— Особо грязную работу я стараюсь делать сам.
— Тебе нравится убивать?
— Встань, пожалуйста.
Из первого ряда поднялся совершенно седой мужчина в дорогом костюме.
— Ты ведь журналист?
Он согласно кивнул.
— Когда ты ведешь наблюдение за продажным чиновником или проводишь какое-нибудь журналистское расследование, тебе приятно? Думаю, нет. Но ты все равно делаешь это, ибо твоя работа в некотором роде — ассенизация общества.