— Тш-ш-ш, тш-ш-ш… Что, в первый раз, что ли? — Родри понимающе усмехнулся. — Да не боись ты… Сиди и не рыпайся. И твоя очередь придет.
— Отпустите ее!
— Оп-па! — изумился Родри. — Защитник нашелся!.. Ты че дергаешься, сопляк?! — спросил он, когда Мануэль едва не выскользнул из его рук. — Сиди тихо. Еще раз дернешься — перо в бок получишь.
Мануэль прекратил вырываться. По злобе Родри легко мог убить человека — что случайного прохожего, что своего вчерашнего товарища и собутыльника. А раздражался Родри ой как легко… Ну, в самом деле, что он может сделать? Он тут самый младший. Новичок. Мальчик на побегушках. Кто его станет слушать? Да они просто убьют его, и дело с концом. И поэтому он стоял и смотрел, и пытался отогнать иные картины, всплывавшие в его памяти — картины, которые заставляли его стискивать зубы так, что те начинали крошиться, и давить подступающий к горлу крик. Будучи ребенком, как же он мечтал снова очутиться в той комнате в веселом доме — но здоровым, сильным, взрослым мужиком, как же он мечтал изувечить тех троих, что осмелились прикоснуться к его матери! Но сейчас на его глазах происходило тоже самое, и, казалось — его мечты осуществились, ведь он был здоровым и взрослым, но он стоял и не смел сказать и слова поперек своим товарищам. Страх владел им. Страх за свою жизнь и страх оказаться глупым и смешным. Страх пойти против «своих», против друзей, которые всегда были ему рады в то время, когда сварливая тетка делала все, чтобы выжить его из дома…
Итак, он стоял и смотрел.
Ольвер держал ее за руки, Гернут же и Ягнин развели ее бедра в стороны.
Первым был Ягнин.
Первым был Ягнин. Бормоча что-то бессмысленное, он навалился на тело Лии, и единым толчком вошел в нее. Она закричала, но не так громко, как раньше — это был и крик, и стон, и хрип одновременно. Она уже не думала о том, чтобы звать кого-то на помощь, боль от грубого проникновения в ее тело была настолько сильна, что заставила ее забыть обо всем, кроме боли. Меж тем, Ягнин начал двигаться в ней. Она пыталась не кричать, но иногда сдавленный стон или хрипение вырывались из ее горла. Внизу у нее все горело. Казалось, что тупой нож терзает ее тело.
Дыхание Ягнина все учащалось и учащалось, и вот он издал какой-то странный звук — то ли стон, то ли сдавленный вой — и обмяк, повиснув на ней всем весом. Впрочем, он почти сразу же встал с нее — она почувствовала, как на живот ей упало несколько мокрых капель — и сказал кому-то, глумясь: «Прошу, кто следующий?» И она закричала, когда на нее опустилось новое тело, и она поняла, что кошмар только начинается…
— Не надо, пожалуйста!.. — кричала она, извиваясь, и Ольвер вынужден был удвоить усилия, ибо держать ее стало трудно. Ягнин, поправив штаны, присоединился к нему — вдвоем они ее удержали.
Гернут был вторым. Он был самым тяжеловесным из всех — иногда ей казалось, что она задыхается под его весом. Но ближе к концу, когда она изнемогла и лежала уже почти неподвижно, что-то странное случилось с ее душой. Казалось, будто она здесь и не здесь одновременно, и то, что какие-то люди что-то делают с ее телом, не имеет больше никакого значения, потому что она сама — не здесь. Где-то рядом, смотрит со стороны, пожимая, может быть, плечами. Ей не интересно, что здесь происходит. Что там происходит. Боль осталась, но и боль перестала иметь какое-либо значение. Боль была — как раскаленная печь, горящая где-то совсем рядом — но все же не настолько близко, чтобы обжечь ее. Над ее запрокинутой головой вдруг вспыхнул свет — и она, не зрячая, но уже и не слепая, различила его сияние. Дом стал закручиваться, превращаясь в выгнутую трубу, ведущую… куда? Она еще не знала. Боль подстегнула виденье, и виденье начало вбирать в себя Лию — но медленнее, гораздо медленнее, чем раньше… рывками и изнуряющим скольжением по стеклянной темноте, лабиринтом бессмысленных смыслов и мутных комнат, похожих, все как одна, на ту, где лежала, запрокинув голову к свету, Лия-земная, Лия-слепая, Лия-беспомощная и уродливая…
Потом был Ольвер, потом — Родри. Мануэль, когда его отпустили, так и остался стоять столбом. После того, как Родри слез с почти уже бесчувственной девчонки, и — не столько брезгливо, сколько спокойно, даже буднично — вытер о край одеяла свой член, измазанный в сперме и крови, Ольвер сделал приглашающее движение: «Мол, пожалуйте-с, новобранец». Мануэль замотал головой.
— Давай-давай! — сказал, подходя, Родри, и ободряюще похлопал его по плечу. — Нечего от коллектива отрываться. На рожу ее не смотри… Посмотри лучше, какие у ней ножки… а грудь какая… а? Ну?
Но юноша, не в силах говорить, снова помотал головой. Ему хотелось блевать.
— Ну и черт с тобой, — сказал Родри. И отошел.
Лия, тем временем, почувствовав, что ее никто не держит, попыталась отползти подальше.
— Ну че, двинулись, что ли? — спросил Оль-вер. — Родри, тут в доме ты смотрел, есть чем поживиться?
— Да нет, — ответил за Родри Гернут. — Бедны они, как церковные мыши.
Родри неопределенно кивнул, подтверждая сказанное.
— Ну че, пошли тогда?
— Слышь ты, блядь! — обратился к Лие Ягнин.
— Ну че, пошли тогда?