— Он такой огромный…
— Ага. Теперь ты удовлетворена? Я прощен?
— Да. Спасибо.
— Спасибо за что? — удивился Меранфоль.
Лия не ответила. Она продолжала разглядывать Старшего. Спящее чудовище манило ее как манит к себе звездное небо или бездна под ногами, как манит в свою тьму моряков живая буря, гуляющая по океану… Лие приходилось прикладывать все силы, чтобы не смотреть на Старшего прямо и не поддаваться его притяжению.
— Пойдем обратно, — тихонько попросила она. — Пойдем, пока мы его не разбудили.
— Он не спит. Он думает.
— О чем?
— Ты можешь вообразить себе что-либо более великое и значительное, чем начало и конец Вселенной? Я — не могу. А Старший может, и потому его мысли мне непонятны. Они меня пугают.
— И давно он тут… думает?
Ответ Меранфоля был странным.
— С тех пор, как наргантинлэ стали частью стихий этого мира.
— А… раньше?
— А раньше мы были сами по себе, а вы — сами по себе. Вы — это не только люди, но и демоны, ангелы… даже боги… все стихии и все силы. Мы жили рядом, но… — Он сделал паузу, потому что не смог сразу подобрать правильных слов. — Но не зависели друг от друга. Не были связаны.
— Кто вас связал? Или что вас связало?
— Я не знаю, — произнес ураган. — Говорят, что это сделали Князья Демонов. По крайней мере, Храм Приходящего Мрака посвящен кому-то из них. Или неизвестным мне силам, которыми они каким-то образом собирались воспользоваться. Я не знаю точно.
— Храм какого-какого Мрака? — переспросила Лия. — А это что еще такое? И при чем тут…
— Сегодня, — негромко сказал наргантинлэ. — Ты видела одну из его колонн.
— Одну из… То есть, ты хочешь сказать, этот наргантинлэ… этот Старший… это всего лишь…
— Да.
Остаток обратной дороги они молчали. Лия была поглощена своими мыслями, а ураган ее не отвлекал, занятый охраной своей спутницы сначала от влажного голодного тумана, а потом от людей-ящеров, которых привлек неожиданный свет в черном от копоти небе их мира.
— Мне пора, — сказала Лия, когда они выбрались обратно. Она почувствовала, как земной мир зовет ее — зовет со всей властью, со всей любовью, на которую только способен. — Прощай, Меранфоль. Спасибо за то, что выполнил мою просьбу. Это было удивительное путешествие. Правда, я не уверена, что чудеса должны быть такими… такими страшными.
— Я думаю, что чудесам этого мира лучше остаться такими, какие они есть, поскольку упрекать Старшего за его мощь — все равно, что осуждать тебя за твой смех и радость… И куда мы придем, если станем продолжать так и дальше?..
— Оставьте волку его зубы — да, Меранфоль
Черный Ветер?
— Да, Лия Солнечный Свет.
До свиданья. Я с нетерпением буду ждать тебя здесь, на пороге твоих снов. Возвращайся поскорее.
— Я постараюсь. До свиданья… штормик.
И, хихикнув, она проскользнула в тусклую дверь, за которой худое девичье тело дожидалось возвращения своей блудной хозяйки.
11
Теплые руки касались ее плеч. Руки — первое, что она успела запомнить и полюбить, всплывая из долгого беспамятства, многократно переходя границу жизни и бредовых видений, вызванных болезнью, и возвращаясь обратно. Руки были сильными — но вместе с тем и осторожными, почти нежными. Прежде она знала только прикосновения матери, она хорошо помнила их, и потому теперь, даже находясь в беспамятстве, чувствовала, что за ней ухаживает кто-то другой. Чужой. Не Элиза. Забота Чужого пугала и волновала ее; впрочем, она скоро перестала звать его Чужим. Она с нетерпением ждала его прикосновений, полюбив их прежде, чем осознала, что прикосновения принадлежат мужчине.
И — голос. Голос был ласков, он звал Лию обратно, удерживая ее на пороге, где кончалась жизнь, беспомощность и темнота, и начиналась другая жизнь, полная стремительных полетов и красочных соцветий. Лия хотела уйти туда, в свет, а он держал ее здесь, и в конце концов она поддалась его уговорам, вернулась и поняла, что выздоравливает. Голос умел быть настойчивым — в те минуты, когда уже знакомые ей нежные руки приподнимали ее голову над подушкой и вливали в горло теплое питье; Лия кашляла, не хотела, не могла пить, но голос продолжал уговаривать ее, и она, пересилив себя, послушно глотала то, что ей предлагали. Иногда это был бульон, иногда — горькое лекарство. Ей было все равно.
Настал миг, когда она поняла, что голос и руки каким-то образом связаны между собой; в ее темном мире ей потребовалось приложить немало усилий, чтобы придти к этому открытию. Она полюбила — еще не отдавая себе отчета в том, что любит мужчину. Ей было двадцать два года, но мужчины в ее представлении были бесформенными смутными пятнами, состоящими из тяжелой поступи, грубой силы и низкого голоса. Лишенная зрения, в познании окружающего мира она могла опираться только на слух и осязание. Когда Вельган заходил в их дом (а это случалось редко), он говорил: «Здравствуй, Лия», — и этим, собственно, исчерпывалось все ее общение с представителями противоположного пола. Поэтому то, что происходило с ней во время болезни, было ей внове: никогда еще она не оказывалась в такой близости к неизвестному, незнакомому существу на протяжении столь долгого времени. Она полюбила. Потом она узнала, что его зовут Жан и что именно он нашел ее, полузамерзшую, под снегом и принес в этот дом.