И так — сорок лет, затем — болезнь вперемешку с кошмарами, а затем, когда болезнь перейдет в смерть, и пробуждения уже никогда не будет, ее существование станет одиим-единственным бесконечным кошмарным сном… это будет называться адом. Адом без жаровен и чертей, без клещей и сковородок — к чему все это, если темные глаза мальчика с мокрой кожей заставляют ее мучиться куда сильнее?
Так что сильнее: телесные муки или страдания духа?
«…Господи, ну хоть кто-нибудь бы помог мне! Еще год, два, еще хотя бы несколько лет жизни, только бы отдалить этот кошмар, я ведь знаю, что ты никогда не простишь меня, не возьмешь в свое сияющее царство, или ты, всеблагой и всемилостивый, может быть и простишь, но мальчик никогда меня не отпустит Господи сделай хоть что-нибудь я не хочу видеть его глаза пошли мне не святого не чудотворца а простого знахаря или врача у меня нет денег чтобы заплатить им ну-что-Тебе-стоит взять немножко денег у Элизы молодой и богатой и заплатить им Ты-ведь-все-можешь я-не-хочу-умирать это-все-из-за-того-поганого-докторишкизря-я-ему-пла-тила-такие-деньги…»
9
…Карие глаза Иеронимуса Валонта внимательно разглядывали Элизу.
Это была совсем не та женщина, которая три месяца назад пришла к нему на прием. Ни счастья, ни радости, ни ауры довольства, что сопровождает всех людей, уверенных в своем будущем, теперь не было и в помине. Какое-то глубокое несчастье поразило ее, разбило всю ее жизнь — и Элиза до сих пор так и не смогла оправиться от этого удара. Лекарь догадывался, что это могло быть за несчастье. Богатый любовник бросил. Сделал ребенка и бросил.
Обычное дело. Самое обычное дело в этом мире, где некоторые люди до сих пор почему-то воображают, что существует некая великая «высшая справедливость».
Впрочем, личные проблемы Элизы Хенброк касались магистра медицины Иеронимуса Валонта в самую последнюю очередь. Кроме только одной проблемы — проблемы здоровья Элизы. За это Иеронимусу Валонту платили деньги, и в этом деле он был готов помочь ей, как мог.
— Ну-с, как мы себя сегодня чувствуем? — бодреньким голосом спросил он, присаживаясь на стул возле ее кровати.
Элиза — бледная, со слезящимися глазами, распухшим носом, с ног до головы укутанная пледами и одеялами — слабо кивнула. Закашлялась, торопливо приложила к губам шелковый платочек. Когда она платочек от губ отняла, доктор успел увидеть сгусток беловатой слизи, мокрым пятном расползавшийся по тонкой ткани. Потом Элиза торопливо платочек свернула и сунула под подушку: пусть даже и доктор, все равно неудобно.
Когда Элиза возвращалась в город, она думала о Эксферде, о Терейше, о своей несчастной любви, о разбитой жизни — о чем угодно, но только не о своих сиюминутных удобствах. Ехала она хотя и в закрытых, но насквозь продуваемых повозках, а пару раз — в обычных крестьянских телегах, спала где придется и как придется — и вот результат.
— Спасибо, доктор. Хорошо.
«Любопытно, — подумал Иеронимус Валонт. — Зачем она врет? «Хорошо»! Как же! Я даже отсюда чувствую, как она горит. Интересно, это что у нее, гордость такая своеобразная? Или деньги кончились?.. Плохо, если второе… Плохо… Хотя непохоже — вон до сих пор в каком доме живет! В чем же тогда дело, а?..»
Он потрогал лоб Элизы, заставил открыть рот и заглянул в него, приложил коротенькую медную трубочку широким концом к ее груди, а тонкий запихал себе в ухо и заставил Элизу некоторое время глубоко дышать. Потом задал несколько вопросов, фильтруя для себя ответы Элизы, так как было очевидно, что по некоторым, ей одной известным причинам, она во что бы то ни стало стремится приукрасить правду. Потом провел еще пару простеньких медицинских ритуалов — из числа тех, которые используются врачами для предварительного осмотра больных. Хотя ему и так уже все было ясно. Ему все было ясно еще во время первого визита. Но надо было потянуть время, создать некую видимость деятельности, убедить Элизу в собственной необходимости и незаменимости.
Иеронимус Валонт был молодым врачом. Ему необходимо было выглядеть респектабельным, солидным и независимым, подобно его более старшим коллегам — а вот денег на солидность и респектабельность у него еще не было. Потому он и крутился, как только мог. Старался создать хотя бы видимость оных положительных достоинств.
— Так-с, — сказал он, доставая из сумки какие-то крохотные сверточки. — Вот эти вот порошки. Три раза в день. Да-с… Капли у нас еще есть?
— Да, доктор. Я все делаю, как вы велели.
— Ну, вот и правильно, голубушка. Недельки две еще полежите, а там и видно будет…
— Две недели?!.
— Да, да. Две недели, никак не меньше…
— А нельзя ли побыстрее? — Элиза смотрела на него почти умоляюще, но Иеронимус Валонт только огорченно руками развел.
Недельки две еще полежите, а там и видно будет…
— Две недели?!.
— Да, да. Две недели, никак не меньше…
— А нельзя ли побыстрее? — Элиза смотрела на него почти умоляюще, но Иеронимус Валонт только огорченно руками развел.
— Тут уж ничего не поделаешь. Значит так. Вставать старайтесь поменьше, и уж тем более из дому, пока не поправитесь, не выходите… Две недели всего. Не переживайте так, — он ободряюще похлопал ее по руке. — Это не так уж много. Пролетят — сами не заметите… Я ведь все-таки не волшебник.