«Балуется, сопляк… — подумал капитан. — Так и вертит ее в руках, так и вертит… А вот уронишь в воду — что, думаешь, я тебе ее доставать буду? Врешь, дружок… Придется тебе трубочку-то новую покупать… Ну да черт с тобой, впрочем…»
Ноэс Лаувельт был несправедлив к Рамону. Рамон любил брать и не привык отдавать, он цепко держал в руках то, что имел, и это в равной степени относилось ко всем вещам, которые он считал своими. В том числе — и к подзорным трубам, которых он мог купить в Склервонсе хоть двадцать штук разом. Мог — но не купил; с недовольной миной на лице он расстался даже с теми деньгами, которые потребовались на покупку одной. Он долго колебался: не проще ли будет одолжить сей предмет у капитана корабля, но потом решил, что так поступать несолидно. Впрочем, сейчас он о своей покупке не жалел. Морской болезни у него не было, но прошло только трое суток, а море уже опротивело ему до такой степени, что он почти начал сожалеть о том, что не взял с собой в дорогу пару-тройку книг — как ему советовал Рамхель. Нет, он ни за что бы не расстался со своей подзорной трубой, которая на настоящий момент в этом скучном плаванье являлась его единственным развлечением.
— Ишь, вырядился… — негромко произнес кто-то рядом с Ноэсом.
Обернувшись, капитан увидел своего нового помощника, Джера, которого гораздо чаще, чем по имени, звали Корявым. Причина этого прозвища заключалась не в телосложении, как можно было бы предположить, а в зубах Джера, которые росли под самыми невозможными углами; иногда, когда Джер скалился, поглазеть на это зрелище сбегалась вся команда. Своей улыбкой Джер мог бы напугать даже матерого каторжника. Как ни странно, необычное расположение зубов Джера на его произношение почти не влияло.
Слова Корявого Джера предназначались, естественно, Рамону, разодетому в парчу и шелк. Три дня подряд он одевался довольно просто, а сегодня зачем-то решил «блеснуть».
Слова Корявого Джера предназначались, естественно, Рамону, разодетому в парчу и шелк. Три дня подряд он одевался довольно просто, а сегодня зачем-то решил «блеснуть». Хотя ни капитан, ни его помощник не могли знать этого, причина заключалась в тех двух купцах, которых они везли на своем корабле: Рамону как-то показалось, что эти люди не относятся к нему достаточно уважительно. Но, вместе с тем, прямого оскорбления нанесено ему не было — купцы общались с ним так же вежливо, как и со всеми остальными на корабле. Но в том-то и дело: как и со всеми остальными. Одевшись сегодня в свое лучшее платье, Рамон собирался подчеркнуть разницу между собой и всеми остальными. Расставить, так сказать, акценты, и в будущем избавить этих же самых купцов от неприятностей, которые могло бы причинить им какое-нибудь их же собственное неуклюжее высказывание, адресованное ему, Рамону. Завтра он собирался полазить по мачтам, и не хотел, чтобы вследствие этого двое купцов окончательно утвердились во мнении, что он всего лишь простой матрос.
— Не твое дело, — осадил капитан Корявого Джера. — Думай, о ком говоришь… В трюме был?
— Был.
— Тюки в порядке?
— В порядке.
— А бочки?
Джер кивнул, но капитану этого показалось мало.
— В порядке, я спрашиваю?
— Да, капитан.
Ноэс, нахмурившись, отвернулся. В прошлый рейс случилась неприятность: один матрос ночью проник в трюм, вынул затычку из бочки и так ужрался, что заснул и забыл эту самую бочку закрыть. В результате вино вытекло и намокли тюки с дорогими атласными тканями. Утром Ноэс едва не убил этого матроса, а когда вернулись в Склервонс — выкинул с корабля, но это, конечно, не могло вернуть ни вина, ни высушить ткани. С тех пор та часть трюма, где хранились товары, стала запираться не на один, а на два замка, и Ноэс каждый день проверял, все ли там находится на своих местах. Или гонял своего помощника.
Ноэс забрал у Джера ключи, и уже собрался идти на корму, чтобы покалякать со штурманом, с которым они плавали вместе вот уже пять лет и которому капитан доверял как самому себе, когда вдруг краем глаза заметил нечто странное…
В следующее мгновение он уже стоял на носу корабля, дрожащими руками вцепившись в резной поребрик. Неужели то, что он увидел…
Да.
Чернота стремительно разливалась по небу, гигантской кляксой пожирая синюю высь; щупальца, состоявшие из сжатого — крепче металла, тверже камня — воздуха, жадно выпивали солнечный свет, всасывали в себя редкие облака, воронками смерчей вонзались в море — чтобы в следующее мгновение оторваться от водной поверхности, и протянуться вперед: ближе, ближе к жалкому изделию человеческих рук, к забавной игрушке, которой сегодня собрался поиграть ураган. И там, где тянулись к кораблю десятки чудовищных, размазанных по воздуху лап, казалось, вместе с небом исчезало и море, водная гладь обесцвечивалась и исчезала, и корабль устремлялся точнехонько в середину ворот в темноту, в жадную пасть, распахнутую в ожидании лакомого ужина.
— Господи боже… — прошептал Ноэс. На своем веку он повидал немало штормов, видел пенные валы, вздымавшиеся выше самых высоких гор, два раза возвращался в порт не столько на корабле, сколько на его обломках, но то, что он наблюдал сейчас, он надеялся никогда не увидеть.