Рука, ухватившаяся за плечо и вырвавшая из сладостного плена сновидений оказалась для Прони полной неожиданностью.
— Да? Что? Где? Уже иду, — забормотал он, силясь открыть слипшиеся глаза.
Когда это удалось, и стало видно, что понадобился дьяк не самому князю, а всего лишь сотнику дружины, тон Прони тотчас же сменился.
— Что тебе нужно, воин? — спросил он почти грозно.
— Сына в розыск объявить, — печально вздохнул Ворс. — Князь велел к тебе обратиться.
Чиновничьим нутром Проня почувствовал, что выкобениваться сейчас не время. Спустя десять минут он сидел за столом в крохотной комнатушке, служащей главе розыскного приказа кабинетом (собственно говоря, весь приказ ввиду отсутствия разыскиваемых состоял из одного Прони), и фиксировал на пергаменте приметы потерявшихся.
— Росту среднего… волосом темен, носом прям… — повторял он вслед за сотником, и перо шустро скользило по листу. — Это все?
— Их вообще?то трое, — вздохнул Топыряк?старший. — С сыном еще двое приятелей.
— Давай заодно и их.
С Рыггантроповым проблем не возникло. Его незамысловатая внешность, состоящая из нескольких крупных черт, намертво оседала в памяти тех, с кем заслуженный двоечник общался.
— … зраком мелок, носом сплюснут, — закончил записывать Проня. — Так, давай про третьего?
— Ну, — сотник задумался. Йода остался в памяти чем?то маленьким и странным. — Именем Тили?Тили, он же — Трали?Вали, ростом в половину человеческого…
— Он что, гном? — изумился дьяк. — А имя откуда такое странное?
— Да нет, не гном, — для стимуляции умственного процесса Ворс Топыряк громко засопел. — Даже не знаю, кто… А имя — уж какое есть!
— Так Тили?Тили или Трали?Вали? — в голосе дьяка появилось легкое раздражение. — Какое записывать?
— Записывай оба, — вздохнул сотник, — на всякий случай. Лицо у него… эээ, коричневое… волос нет! Уши еще торчат…
Вышедшее из?под пера Прони описание оказалось настоящим произведением искусства. Его можно было перечитывать просто для удовольствия: «Ростом половинчат, лицом картофелеобразен, ушами торчаст и мохнат. Особые приметы — выражается шипением».
— Да, — сказал Проня, перечитывая шедевр. — Такого трудно не узнать!
— И что теперь? — спросил Топыряк?старший.
— Если к вечеру пропащие не вернутся, то велим глашатаям выкликать описание по всему городу! Авось найдутся! У нас давно никто не пропадал!
Глядя на покрытый пылью письменный стол и сросшиеся со шкафами выдвижные ящики, которые последний раз открывали в прошлом веке, в это легко можно было поверить.
Дверь узилища скрипнула, и в образовавшуюся щель, слегка полязгивая при каждом шаге, протиснулась длинная и тощая фигура Железного Феликса.
— Что, опять? — с ужасом вздохнул Арс, а Тили?Тили, который последние несколько часов как?то подозрительно пыхтел в своих оковах, наоборот, примолк.
Нельзя было сказать, что революционеры обращались со студентами плохо.
Нельзя было сказать, что революционеры обращались со студентами плохо. Нет, вопреки ожиданиям, их кормили, несколько однообразно, зато регулярно и обильно. Пыток не было.
Но три раза в сутки их пытались обратить в свою веру.
И это было настолько ужасно, что Арс иногда начинал мечтать о том, чтобы его пытали.
После болтливого Лянова явился усач. Он принес собой факел, но тень все также скрывала его лицо, не позволяя разглядеть ничего, кроме пышных, и кажется, черных усов.
— Меня зовут… Швиля Джугов, — представился он, — и я сделаю все возможное… чтобы вы никому не могли сказать мое имя!
Манера делать паузы в каждом предложении и глуховатый голос почему?то делали речи усатого революционера донельзя жуткими. Самые простые слова он изрекал так, что слушатели обливались потом и лязгали зубами.
— Жить стало лучше, жить стало веселее, — начал Швиля Джугов проповедь, а Арсу показалось, что он отдал приказ бросить молодых магов в яму с разгневанными скорпионами.
К счастью, говорил усатый недолго, и почти ничего из его речей запомнить не удалось. Осталось только впечатление чудовищного, всепоглощающего ужаса. Удалился Швиля Джугов, оставив молодых людей с подозрительно мокрыми штанами (вопрос о наличии штанов у Тили?Тили оставался открытым, но йода тоже выглядел напуганным, так что в метафорическом смысле эту деталь одежды по отношению к нему упомянуть можно).
Третьим в ряду агитаторов оказался свирепый Усама. Он сверкал глазищами, тряс бородищей, время от времени выкрикивал: «Зарежем! Всех зарежем!», а в качестве одного из наиболее веских аргументов использовал кинжал, больше похожий на небольшой меч.
Речи его были бессвязны и лишены особой логики, но к ним поневоле приходилось прислушиваться, глядя на двигающийся в опасной близости от твоего горла отточенный кусок железа длиной почти в метр.
Теперь настала очередь Железного Феликса. Этот, судя по принесенному с собой табурету, собрался агитировать сидя.
— Жаль, — сказал Рыггантропов, глядя, как революционер устанавливает свой предмет мебели посреди помещения, — что я уже выспался сегодня.
— Ты думаешь, я дал бы тебе подремать? — голосом холодным и звучным, точно звон отточенного клинка, ответил Железный Феликс. — Революционное слово разит в самое сердце, и спать, внимая ему, невозможно!