— Значит, без чая. -печально подытожил Водила. -Опять сухомятка…
— Что-то сна ни в одном глазу. -сказал Старик. -Давайте, я первую смену посижу. А Тихоня с Бобром лучше пусть сейчас свяжутся с Хрычом и Боровом и расскажут, как у нас дела. Обещали отчитываться — будем выполнять.
— Баклажан велел тебя не напрягать дежурствами.
— Э, какой там напряг — всего два часа.
— Я посижу со Стариком. -вызвался Гоблин. -До одиннадцати.
— Ну, хорошо… — с сомнением согласился Выхухоль. -Все остальные — быстро закусывайте, выходите тройками и четверками «до ветру», потом размещайтесь дрыхнуть вон там на полу, головами к стене.
— Аминь! -встрял неугомонный Ушастый.
Экспедиция крепко устала и не заставила себя долго уговаривать. Уже через полчаса в тесноватом доме вообще ступить было некуда: все лежали бок о бок, с головами на рюкзаках и автоматами под правой рукой.
— Сапоги бы снять. -сонно помечтал Ниндзя.
— Ага, чтоб мы тут задохнулись. -не менее сонно парировал Ушастый. -Спи давай, ловец наслаждений…
Послышалось хоровое сопение.
Старик и Гоблин сидели у разбитых окон и молча смотрели на темнеющее небо, поросшую мелкими кустиками дорогу, темнеющую стену ельника, в котором произошла встреча с несчастной жертвой гриба.
— Ты здесь недавно, Старик, и, наверное, не замечал, -вдруг тихо сказал Гоблин, -какие красивые места есть в Зоне? Бардзо добже! Вот, кажется, ничего кроме смерти, там нет, а глаз оторвать не можешь… Погляди, какое небо! А вон те кусты сразу за электрой! Да взять хотя бы глиняную пустошь с синей колючкой на подходе к Блохино — ведь это ж чудо, надо только разглядеть.
Мысленное досье на Гоблина
Гоблин — жилистый высокий мужик, скорее выносливый, чем сильный. Тёмное лицо, густые брови. Обладает своеобразным чувством «чёрного юмора», за что и получил прозвище. Иногда вставляет в речь невесть откуда нахватанные польские словечки. Прошлой жизни не скрывает, но и в подробности о ней не вдаётся. Угодил в тюрьму в двадцать два года как «стрелочник» за нарушение начальством правил техники безопасности на стройке, в результате чего кто-то погиб. По какой-то нелепой случайности был отправлен вместе с закоренелыми уголовниками в Зону. Раненым пробился к Лукьяновке, но тамошние порядки ему претили. С первым же караваном ушёл в Черново. Умелый охотник, трудолюбивый и старательный рабочий, но заготовка мяса и колка дров при Пельменевском «ресторане» для него работа, а не призвание.
— Поэт…
— Ну тебя, я ж серьёзно. Вот вспоминаю, что до Зоны было и, не поверишь, ничего доброго в памяти вовсе не возникает… как там по школьной программе, в «Ревизоре»-то… одни рыла, рыла, рыла кругом. Мне вот ровно тридцать. Первые десять лет — вроде ничего, а потом — только дерьмо кругом, по макушку в нём сидишь, захлёбываешься. Одноклассники — малолетние пивные алкоголики, одноклассницы — сопливые шлюшки. телевизор тебе тоже сплошь о дерьме — о банкирах, киллерах, проститутках, президенте. Чистого ничего не осталось. То есть вообще. А вот тебе «Двенадцатый канал»! А вот тебе реклама! А вот тебе мультики для дебилов! Учительница, идиотка старая, повесила в классе матрас полосатый, ну флажок то есть. Прицепила, когда велели, портрет с крысиной президентской харей. Курицу чернобыльскую, мутанта с двумя головами в рамочке поместила, текст гимна вывесила. И давай патриотизьм воспитывать, пся крев. А зачем ей? Сама ведь во всю эту лабуду не верит. И хоть бы из-за денег, так нет — ни хрена ж не платят, сосиски из генетически модифицированной макулатуры жрёт, в китайских пластмассовых лаптях ходит. А вздумаешь ей что сказать, так сразу включается, словно магнитфон и начинает, и начинает… Зудит: такие, как ты, мол, против наконец наступивших порядка и стабильности, тебе, мол, плохо, когда демократической и процветающей родине хорошо… Ну дура и дура! Какая, на фиг у меня родина? Что у меня в этой родине? Всё разворовано, а что украсть нельзя, то обгажено сволочью этой, хозяйчиками жизни…
С ума сойти: стукнуло двадцать, а показалось, что первых десяти детских лет не было вовсе. А что потом было — как в тюремную зону попал, а из неё — в аномальную… Этого даже вспоминать не желаю заостатне… напоследок…
— Что значит «напоследок»? -насторожился Старик.
— Погибать мне скоро. -буднично ответил Гоблин.
— Эй! -опешил Старик. -Эй! Ты чего? Брось себя на такое настраивать.
— Да не настраиваю я. Тут, в Зоне, понимаешь, во мне что-то вроде будильника образовалось. На циферблате последние деления пошли, скоро зазвонит.
— Типун на язык! -от чистого сердца пожелал Старик. -Несешь черт-те что.
— Замнём. -равнодушно согласился Гоблин. -То вшистко едно, панове… Подымлю-ка лучше…
Они замолчали. Гоблин выпускал в окно синие струи табачного дыма. Когда сигарета была докурена до фильтра, он привстал, щелчком отправил ее в разбитую форточку, да так и замер.
— «Кошачий глаз» рядом? -шёпотом спросил он.
Старик проворно вынул цифровой бинокль ночного видения.
— А ну, глянь вон туда.
С тихим жужжанием бинокль сфокусировался и в зеленом поле чуть левее сухих сосен Старик увидел копошившийся комок.