Опричник у окна торопливым движением перекрестился и озабоченно покосился в сторону задернутой ситцевыми занавесочками иконы, перед которой тлела малым огоньком лампада.
— Что позвал, мил человек? — прохрипела старуха, опираясь на скрюченную, сделанную из соснового корня клюку. — Чего тебе надобно?
— Вопрос у меня важный есть, бабушка, — Росин прокашлялся в кулак и указал на кресло, где под легкой, но непрозрачной накидкой угадывался человеческий силуэт. — Боярыня у меня знакомая на сносях. А посему важно мне крайне знать, кого родить собирается, девочку или мальчика? Но только кто она такая, ведать тебе не надобно, и лица или тела ее я тебе не покажу.
— А и не надо, мил человек, — с готовностью согласилась старуха. — Пусть она монетку золотую возьмет, плюнет на нее трижды, а ты мне принеси. Я над ней заговор сочту, в пламени жарком сожгу, тут же и ответ точный дам.
— Понял, сделаю, — зевнул Росин. — Антип! Проводи гостью в трапезную.
Ох, жрать-то как охота.
Ну, ладно, еще пару чародеев проверим, и перерыв сделаем. Ну, кого там еще Бог послал?
Следующим в комнату вошел узкоглазый, смуглолицый безусый и безбородый, коротковолосый мужчина в очень свободном светло-синем балахоне, на плечах которого были пришиты полоски белого заячьего меха. На шее непривычно чистого и пахнущего свежестью колдуна висело несколько тонких ремешков с привязанными к ним длинным черным когтем, идеально белым клыком, пучком рыжей шерсти и небольшим мешочком.
— Никак, татарин? — встрепенулся у стены боярин Толбузин.
— Сам, — кратко ответил гость.
— Что «сам»? — не понял Толбузин.
— Я сам, — повторил чародей.
— Саам, что ли? — сообразил Росин.
— Сам, — кивнул колдун.
— Самоед? Оттуда, с севера? — начал понимать гостя опричник.
— Сам, — опять кивнул гость.
— Чукчи-эскимосы, тунгусы-якуты, — рассмеялся Костя. — Неужто и там про наше дело прознали? И где твой бубен?
— Бубен, то брать нельзя. Он сильный. Он род хранит. Я сам пришел. Царь русский пришел. Москва. Помочь пришел. Сказать слово хочу.
— Ну и как же ты государю помочь сможешь, — опять откровенно зевнул Росин, — коли бубен свой сильный и колдовской с собой не взял?
— Бубен род хранит. Бубен уносить нельзя, — обеспокоено повторил саам. — Бубен, колотушка, кость на земле жить должен. Беда иначе придет. Сам можешь, бубен не трожь! Сам мать хранит, сам мать знает. Царь сказать пришел.
— Ты чего-нибудь понимаешь, Константин Алексеевич? — поинтересовался опричник.
— Только общую канву, боярин. Этот самоед не взял свой родовой бубен потому, что бубен штука сакральная и важная, и должна всегда храниться на земле предков, чтобы охранять род от всяких напастей. Я правильно излагаю? — обернулся Росин на северного колдуна. Тот кивнул. — А пришел он сюда, чтобы предупредить о чем-то московского царя.
— Беда идет. Погибель царству. Мрак ползет весь. Мир большой, мрак на Москву.
— Когда?! — вскочил со своей табуретки понявший все без перевода опричник. — Откуда? Где крамола зреет?
— То не зреет, — покачал головой саам, и взмахнул руками, словно сгребал в охапку сноп соломы. То идет. Мрак. Весь мрак сюда.
— Когда?
— Как помру, год пройдет. Год пройдет, боль придет. Страх придет.
— Я чего это ты вдруг помочь решил государю московскому? — скептически поинтересовался Росин.
— Новгород сам бил. Серебро брал, девок брал, тюлень брал. Москва Новгород побил, сам не бил. Девки дома, тюленя едим. Зуб купцам даем.
— Понятно. История угнетения малой народности в двух словах, — развел руками Костя. — То есть, мотив для доброго дела в наличии имеется. За последние сотню лет московские цари крепко накрутили хвоста новгородской вольнице, заметно поумерив их аппетиты в разграблении соседей.
За последние сотню лет московские цари крепко накрутили хвоста новгородской вольнице, заметно поумерив их аппетиты в разграблении соседей. Ну, а налог саамы платить согласны. Особенно, если их на растерзание северной демократии больше не отдадут. Я правильно понял?
Саам кивнул.
— Так скажи, самоед, — повернул колдуна к себе Толбузин. — Откуда беда придет? Когда ждать?
— Скоро помру, — вздохнул саам. — Как помру, год пройдет, беда придет. Сила кончится.
— Ты его понимаешь, Константин Алексеевич?
— Еще как, боярин Андрей, — разочарованно покачал головой Росин. — Есть такая мулька: решил один король колдуна казнить. Просто так, для баловства. Позвал он чародея к себе, и спрашивает: а скажи, когда ты помрешь? А сам думает: скажет, что потом, а я ему и отвечу — нет, сейчас помрешь. Скажет, что сейчас, а я ему — ну, так тому и быть. А чернокнижник тамошний возьми и заяви: а помру я за день до гибели вашего величества. Струхнул король, да и отпустил его обратно домой. Да еще и стражу приставил, чтобы беды какой случайно не случилось.
— Ну и что?
— А то, что этот самоед под ту же байку косит. Дескать, спустя год после его смерти на Русь беда страшная обрушится, силы зла со всего мира сюда придут и сотрут в порошок все, до последнего таракана. А значит, гостя нашего, получается, нужно беречь, холить и лелеять.
— Так и казнить его не за что, — мысль опричника вильнула неким странным зигзагом. — Не тать, на разбое не пойман, крамолу не злоумышлял. Может, в поруб посадить? Чародей, все-таки. А ну, не врет?