— Вроде неплохо, боярин Андрей, — жадно косясь на осетра, Костя тем не менее потянулся к грибам, не решаясь разделывать рыбину раньше хозяина. — Да чего там неплохо — хорошо живем, Бога гневить не стану.
— Да чего там неплохо — хорошо живем, Бога гневить не стану. Чугун я потихоньку лить все-таки начал. В усадьбе печь поставил, под защиту китайской стены. На стволы пока не замахиваюсь, но ядра чугунные пушкарский приказ покупает все, сколько сделать успеваю. Монахи, правда, осерчали. Сказывали, у них подряд отбил. Пришлось им два колокола отлить. Железо, что при мельнице водяной куют, тоже купцы расхватывают, благо дешево отдаю. Скобы там, гвозди, сохи, рогатины, наконечники для стрел — чего завсегда у нас не хватает.
— Псковичи и новгородцы еще не жаловались? — ухмыльнулся опричник. — Это ты уже у них покупателей увел.
— Пусть жалуются, — небрежно отмахнулся Росин. — Головой надо больше, а не молотком работать. Вот… Со стеклом, правда, хуже. Не хотят почему-то соседи окна стеклить, по старинке обходятся. Приходится дурака валять, и цветное делать. Его берут, на витражи. А порох мой подьячему стрелецкого приказа почему-то не нравится. Вот уж не знаю, почему.
— Ему не порох, ему бакшиш наверное не нравится, — покачал головой боярин Андрей. — Добавь чуток серебра, сразу порох-то твой и распробует…
— Попа у дьяка слипнется, — гнусно ухмыльнулся Росин. — Я уже пятнадцать пудов казакам на Дон продал. Коли Стрелецкий приказ зелье забраковал, так оно уже как бы и не порох. Указ государев для него уже не указ.
— Хитер ты, Константин Алексеевич, хитер, — одобрительно покачал головой опричник. — Хотя, казаков зельем снабдить — дело нужное, государь карать не станет. Супруга-то как? Здорова ли? Дети как?
— Двоих уродили, слава Богу, — от страшного воспоминания Росин аж вспотел. — Ни врачей, ни больницы. Вместо чистого белья — повитуха мох болотный приволокла. Но ничего, справилась Настенька. Кстати, боярин, восьмое марта завтра.
— Ну и что? — не понял опричник.
— Я каждый год Насте в день восьмого марта подарок какой-нибудь делаю. Вот, думаю, чего бы можно купить красивого, коли уж все равно в Москву приехал?
— Ай, Константин Алексеевич, Константин Алексеевич, — укоризненно поцокал языком боярский сын Толбузин. — Ты Домострой государев читал? Там супругу с любовью и благожелательностью плетью привечать указано, а ты подарки делаешь… Как же так?
— А вот так, — пожал плечами Росин. — Женщин бить не приучен. Не хочу.
— Это и правильно, — неожиданно легко согласился опричник. — У Сильвестра временами помутнение находит. «Мы управляем миром, а женщины нами», как говорили наши учителя еще во втором Риме. У наших предков вира за смерть женщины испокон веков куда больше, нежели за мужа была; государь недавним указом запретил мужьям требовать, чтобы жены имущество свое на них отписывали. А ему лишь бы палкой кого огреть. Ехал бы в свою Лифляндию, да схизматиков бил, коли так хочется… Софья!!!
— Несу… — в трапезную вошла худощавая женщина в платье из синего сукна ниже колен, головной убор которой заменял большой костяной гребень. Поставила на стол пять медных кувшинчиков тонкой чеканки, две медные же рюмки. Не утерпев, добавила: — Среда сегодня, боярин. Пост.
— Ступай, — отмахнулся опричник и что-то запел себе под нос водя указательным пальцем с одного кувшинчика на другой. — Э-э-э… Анисовую!
Он разлил водку по чаркам и они, наконец-то, выпили.
— Сам-то почто не женился, боярин? — Росин опять потянулся к грибам.
— Служба… Самому невесту искать недосуг, государь пока не озаботился.
— Служба… Самому невесту искать недосуг, государь пока не озаботился. Хотя, думаю, ужо пора. Тридцать годков под Богом хожу, самое время остепениться. А то Сильвестр давно косо смотрит, царю шепчет на ухо что-то. Два раза проповеди про содомию читать пытался. Он вообще окромя как про содомию ни о чем думать не может. Даже государю о прошлом годе письмо с предостережениями прислал, но тот его к себе призвал и долго ругал словами нехорошими. В монастырь Соловецкий обещал послать для излечения от дурных помыслов… За государя вишневую нужно опробовать…
Боярский сын снова разлил водку по рюмкам. Они выпили за здоровье Ивана Васильевича и, отдельно, за долгие ему лета.
— Так как на счет подарка красивого для Насти моей? — напомнил гость.
— Ну, это у нас несложно, Константин Алексеевич, — кивнул Толбузин. — Нынешним летом два ювелира венецианских лавки возле Кремля открыли. Дивной красоты вещицы чеканят. А самоцветы так в золото и серебро ставят, что непонятно, на чем и держатся. В Китай-городе мастерскую кружевную немцы какие-то открыли. Из Лиона, сказывают, приехали.
— Может, французы? — засомневался Росин.
— Немцы, немцы, — уверенно мотнул головой опричник. — Языка нашего не разумеют, а соседям-купцам сильно жаловались, что в стране у них одни схизматики других начали резать со страшной яростью, ни детей малых, ни стариков не щадя. Страсти жуткие, бают, сказывали. Татары краше схизматиков от рассказов тех кажутся, хоть и басурмане.
— Это да, — кивнул Росин. — Мусульмане хотя бы никогда и никого не убивали во имя веры. По крайней мере, сейчас. А здесь, у нас что происходит, боярин Андрей? А то тоже слухи ползут странные…