Аплодисменты сорвались с мест как птицы. Потом все опять затихли. Я оглядел лица, ожидая увидеть ироническое выражение. Серьезнее других речь воспринял Хансен. Вцепившись в мундштук, он сидел неподвижно, и взгляд его казался остановившимся. Шнайдер, напротив, с чувством освистал аплодировавших и принялся тискать Крюиксхэнк. Стрельнув глазками по сторонам, лимонская девочка радостно захихикала. Что касается Люка Депре, реакция убийцы осталась неопределенной.
— Почитай нам стихи, — спокойно попросил он. Шнайдер оскалился.
— Ага, про нашу победу.
Мне почему?то вспомнилась госпитальная палуба. Леманако, Квок и Мунхарто. Они стояли вокруг, и раны были их единственными наградами. Они никого не проклинали. Волчата из «Клина», пушечное мясо. Они смотрели на меня в ожидании слов, уже зная, что их бросят в мясорубку и все начнется сначала. Где же мое прощение?
— Никогда не читал ее стихов, — солгал я и медленно пошел к носу судна вдоль поручня. На баке я облокотился на ограждение и сделал глубокий вдох — так, словно воздух на самом деле был чистым. На горизонте постепенно гасли огни пожара, догоравшего после нашего обстрела.
Несколько минут я смотрел, время от времени переводя взгляд с огней на кончик тлеющей сигареты. Подошла Крюиксхэнк.
— Похоже, квеллистские штучки глубже, чем кажутся. Хе… То, что ты с Харлана — это не шутка?
— Нет.
— Нет?
— Категорически. Квел… Она была чертовым параноиком. Движением руки убивала больше народу, чем флот Протектората за год боевых действий.
— Ого, впечатляет.
Посмотрев на Крюиксхэнк, я не смог удержаться от смеха.
— Ой, ой… Крюиксхэнк, Крюиксхэнк…
— Ты это к чему?
Покачав головой, честно сказал:
— Однажды, лет примерно через сто пятьдесят, ты вспомнишь наш разговор. Когда окажешься в моем положении.
— Ах да, старичок, конечно…
Снова покачав головой, я не сумел прогнать с лица улыбку.
— Все ты знаешь…
— Ладно тебе. Я с одиннадцати лет в твоем положении.
— Надо же! Целое десятилетие.
Едва усмехнувшись, Крюиксхэнк уставилась вниз, на черную поверхность воды и на отражавшиеся в ней звезды.
— Ковач, мне уже двадцать два.
Что?то в ее голосе никак не вязалось с улыбкой.
— У меня пять лет выслуги, из них три — в тактическом резерве. Нас призывали во флот, а по распределению я была девятой из выпуска.
Что?то в ее голосе никак не вязалось с улыбкой.
— У меня пять лет выслуги, из них три — в тактическом резерве. Нас призывали во флот, а по распределению я была девятой из выпуска. Учти: из восьмидесяти курсантов. А по боевой подготовке — вообще шла седьмой. Капрала дали в девятнадцать, а сержанта — в двадцать один.
— Убита — в двадцать два.
Я резковато произнес последние слова, и Крюиксхэнк тяжело вздохнула:
— Да, мужик, настроение у тебя дерьмовое. Да, умерла в двадцать два. А теперь снова хожу и воюю, как все. Как все, здесь присутствующие. Ковач, я плохая… очень плохая девочка. Оставь свой тон. Я не младшая сестра.
Мои брови медленно поползли вверх. Потому, наверное, что она была близка к истине. Как никогда и как никто.
— Что ты такое сказала… Плохая девочка?
— Да… Говорю и вижу, как ты смотришь, — выдохнув струю дыма в направлении берега, она стряхнула пепел в воду. — А что ты говорил, старичок? Успеем ли, пока нас не вырубила радиация? Как оцениваешь момент?
В голове мелькнули воспоминания совсем о другом пляже и о склонивших свои стволы пальмах. О стволах, похожих на шеи динозавров. И еще воспоминание — о Тане Вордени, скользящей в воде на моих коленях.
— Крюиксхэнк, честно говоря, не знаю. Думаю, не время и не место.
— Тебя так пугают эти ворота?
— Я имел в виду нечто другое.
Тут она неопределенно махнула рукой:
— Как бы там ни было… Думаешь, эта женщина сумеет их открыть?
— Ворота? Ладно, Вордени открыла их в прошлый раз.
— Да, так. Мужик, а выглядит она… дерьмово.
— Думаю, тебе тоже стоит посетить лагерь.
— Спасибо, Ковач, после тебя. — Крюиксхэнк заметно оскорбилась. — Не мы строим эти лагеря. Скорее солдаты правительства. Чисто местные войска.
Запрыгнем на волну.
— Крюиксхэнк, ни хера ты жизни не знаешь.
Она слегка опешила, пропуская выпад. Потом заговорила, с трудом пряча притаившуюся в уголках рта обиду:
— Ладно… Зато знаю, что говорят про «Клин» Кареры. Про показательные расстрелы пленных, вот про что говорят. Очень грязная работа — ну, если уж «предъявлять счет за души». Что еще хочешь знать? Надежна ли я как партнер по связке?
Она отвернулась, уставившись в воду. Несколько секунд я продолжал смотреть на Крюиксхэнк в профиль, пытаясь осознать, каким образом упустил инициативу, и, к своему стыду, не мог этого понять. Потом облокотился на поручень рядом с ней.
— Извини, пожалуйста.
— Ничего.
Сказав так, она отодвинулась.
— Нет, в самом деле извини. Мне страшно неловко. Это место меня убивает. — Девушка улыбнулась — кажется, помимо своей воли, и я продолжил:
— Я думаю… Меня уже убивали. Умирал не раз и так, что в это трудно поверить. — Я помотал головой. — Сейчас я просто… Давно такого не испытывал.
— Да. И потом, ты еще отходишь от того случая с археологом…
— А что, заметно?
— Сейчас — да.
Она внимательно посмотрела на кончик зажженной сигары, потом примяла огонь и положила остатки в грудной карман.