Он подбросил на руке паука?ингибитора.
— Чисто временная мера. Пока мы валандаемся с Сутъяди. Так безопаснее, причем всем нам.
Отведя руку в сторону, Карера бросил паука на пол. В моих залитых эндорфином глазах это простое действие заняло уйму времени. Я задумчиво наблюдал, как ингибитор разворачивал конечности, еще находясь в воздухе, и как он медленно падал на пол в полуметре от моей головы. Как он потом, подобрав лапки, перевернулся раз или два и деловито заковылял ко мне. Сперва паук взобрался на лицо, затем ловко перелез на позвоночник.
По костям пополз ледяной озноб. Я почувствовал, как лапки?проволоки обхватили мою шею.
Ладно же.
— Увидимся, Ковач. На досуге — подумай. — Встав, Карера направился к выходу.
Какое?то время я продолжал лежать, словно желая удостовериться в надежности охватившего мое тело оцепенения.
Потом ощутил на себе руки, помогавшие занять сидячее положение, совершенно мне безразличное.
— Ковач, как ты?
Депре. Он уставился мне прямо в лицо.
— Эй, слышишь…
Я слабо кашлянул.
— Все отлично…
Депре привалил меня спиной к столу. В поле зрения, за Люком и чуть выше, появилась Вордени.
— Ковач?
— У?ух… извини, Таня. — Я рискнул взглянуть на ее лицо, оценивая уровень контроля. — Мне следовало предупредить тебя… Карера — это не Хэнд. Не выносит плохого обращения.
— Ковач…
По лицу Вордени пробежал нервный тик, должно быть, говоривший о первых трещинах в ее наскоро восстановленной психике. Или нет.
— Что они сделают с Сутьяди?
Наступила короткая тишина. Молчание нарушила Вонгсават.
— Показательная экзекуция. Так?
Я кивнул.
— И что сие означает?
Голос Вордени звучал натянуто?спокойно. Кажется, следовало пересмотреть представления о состоянии археолога.
— Что такое «показательная экзекуция»?
Закрыв глаза, я постарался вспомнить увиденное за два последних года. Заныл поврежденный локоть. Немного выждав, я открыл глаза и медленно произнес:
— Экзекуция перед строем. Что?то вроде автохирурга с перешитым управляющим кодом. Сперва программа изучает тело, находя нервные сплетения. Измеряет пороги чувствительности. Потом запускают рендеринг.
Глаза Вордени слегка расширились.
— Рендеринг?
— Разбирают на части. Заживо. Снимают кожный покров, удаляют плоть, расщепляют кости. — Я вспомнил кое?какие моменты. — Его медленно потрошат, зажаривают глаза прямо в глазницах. Дробят зубы, рвут нервы. — Вордени сделала непроизвольный жест, словно отказывалась верить. — Его оставляют в живых, пока не закончат. Если видят, что клиент впадает в шок — процесс останавливается. При необходимости вводят медикаменты. Они дают все, что нужно. Кроме болеутоляющего.
Казалось, что среди нас появился кто?то пятый, ухмылявшийся и крутивший мою изувеченную руку. Погрузившись в собственную боль, несколько прибитую биотехнологией, я вспомнил происходившее с другим человеком. Тем, кто оказался на анатоматоре до Сутьяди, собрав вокруг себя солдат «Клина», истинно правоверных и желавших посмотреть на алтарь войны.
— Как долго это продолжается? — спросил Депре.
— Зависит от обстоятельств. Почти весь день, — слова еле шли наружу.
— Казнь завершают до заката. Часть ритуала. Если никто не остановит процесса, к ночи машина оставляет на столе череп. Обычно так и происходит. — Продолжать не хотелось. Но, кажется, никто не собирался меня останавливать. — У офицеров и сержантов есть право запросить «акт милосердия», что решается голосованием. Но это в любом случае не может произойти раньше полудня. И невозможно смягчить наказание в зависимости от звания или проступка. Несмотря ни на что, я видел, как люди голосовали против, даже в более позднее время.
Наконец высказалась Вонгсават:
— Учитывая, что Сутьяди убил офицера, командира взвода… Не думаю, что ему достанется «акт милосердия».
— Он слаб, — с надеждой проговорила Вордени. — Учитывая радиационное поражение…
— Нет.
Непроизвольно пошевелив правой рукой, я почувствовал всплеск боли, чувствительной даже под нейрохимией.
— «Маори» — это специальные боевые тела, и они выносливее многих.
— Но нейрохимия…
Я с сожалением покачал головой.
— Забудьте. Машина хорошо в этом разбирается.
— Забудьте. Машина хорошо в этом разбирается. Первым делом она вырубит все средства, снижающие боль.
— Тогда он просто умрет.
— Нет, он не просто умрет. Так не бывает.
Больше никто не возражал.
Наконец появились два медика. Один уже занимался мной в прошлый раз. Вторым оказалась незнакомая мне женщина с суровым лицом. Рукой они занимались с автоматизмом, предполагавшим немалый опыт. Никто из медиков не придал значения сидевшему на шее ингибитору, хотя присутствие «наседки» ясно говорило о моем статусе. Для начала костные обломки обработали ультравибратором из хирургического микрокомплекта, а затем в разрушенный локтевой сустав ввели биостимулятор роста. Из?под кожи торчали длинные нити, к которым прицепили зеленые маркеры и электронный чип, руководивший процессами восстановления костей. В основном он?то и управлял темпом роста.
Никакой волокиты. И не важно, чем ты занимался на гражданке. Ты в армии, солдат.
— Потерпите дня два, — сказал мой знакомый, поставив на руку марки с эндорфином. — Мы обработали костные обломки, так что сгибать руку можно. Без опасения повредить окружающие ткани. Но болеть будет, причем охрененно сильно. Обезболивание замедляет процесс регенерации, так что не злоупотребляйте. Фиксирую сустав. Специально. Чтобы помнили.