— Так мы-то что? Мы — завсегда, со всей нашей радостью… Да вот царевна — вдруг решили разгневаться, тяжелым подсвечником — мне в зубы изволили, — пальцем показал на дырки в своем рту.
— Где царевна? Где она, пес жирный? Отвечай! — огнедышащим шотландским драконом (Брюс как-то рассказывал — по сильной пьянке — об этих загадочных существах) взревел Волков: — Говори, пока тебе не выбили последние зубы…
— Зубы мои зубы! — жалобно захныкал воевода. — Царевна грозилась, когда поедет назад, выбить все — совсем без остатка. Вот вы — теперь… Вы-то ладно еще. А вот Наталья Алексеевна-то точно — лишит меня жизни! С ней не забалуешь…
Василий Волков, покраснев от удовольствия, широко и дурашливо улыбаясь, с гордостью покосился на Егора, браво подмигнул, мол: «Вот она какая — королева моего сердца!»
— На Киев отъехала царевна! — оповестил воевода. — Вчера еще, вместе со своими драгунами. Грозна, ох, грозна…
— Командир! Александр Данилович! — взвился с места Василий, подергивая от нетерпения кончиками своих ухоженных усов. — Позволь мне…
— Позволяю! — весело махнул Егор рукой. — Езжай уже, догоняй!
Еще через двое суток доктор Шмидт, грозно сдвинув в очередной раз свои седые и кустистые брови, удивленно констатировал:
— Ваш мальчик, господин генерал-майор, совершенно здоров и полностью готов для дальней поездки! Это воистину удивительно: такой послушный и серьезный мальчик…
Тут и царевна подъехала — вместе со своим подполковником Волковым. Оба сияющие, взволнованные, счастливые безмерно. Наталья, и без того женщина очень красивая: высокая, стройная, с роскошной гривой черных — с легким каштановым отливом — волос, — просто расцвела, нестерпимо блестя глазами…
«Не иначе, эти двое и согрешить успели — на радостях!» — предположил нетактичный внутренний голос.
Егор только усмехнулся по-доброму, да и велел — незамедлительно и срочно выезжать на Москву…
Петр щедро наградил всех участников этой ноябрьской эпопеи. Егор, Василий Волков, Никита Апраксин — гонец с вестью радостной, и собственно — похищенный царевич Алексей получили по кресту Андрея Первозванного со звездой и голубой лентой, остальные — по специальной медали с ушком — «За заслуги перед Отечеством».
Это не считая денег и всех прочих материальных благ…
Егору царь отписал еще две зажиточные и немаленькие деревеньки, расположенные рядом с его Александровкой.
«Да ты, братец, становишься матерым помещиком! Латифундистом махровым!» — не преминул съязвить по этому поводу вредный внутренний голос.
«Да ты, братец, становишься матерым помещиком! Латифундистом махровым!» — не преминул съязвить по этому поводу вредный внутренний голос.
Петр, повесив на грудь Егора крест ордена Андрея Первозванного, звонко расцеловал его в обе щеки, внимательно посмотрел в глаза и проговорил негромко:
— Спасибо, охранитель! Я твой вечный и неоплатный должник! — после чего уточнил: — Три дня даю тебе на роздых! Не забыл, часом, что у нас война? Северная война, с твоей подачи… Не хмурься, Алексашка, это я только — про название…
В тот же вечер Егор, прежде чем пройти в супружескую спальню, где его уже ждала истосковавшаяся и страстная молодая супруга, написал короткие письма: в адрес своего тестя — Ивана Артемича Бровкина и Тихона Стрешнева — с просьбой срочно прибыть для серьезной беседы.
Санька долго и внимательно рассматривала орден: и крест и звезду, потом нежно провела своим пальчиком по щеке Егора — по той, что была оцарапана пулей, выпущенной из пистолета слуги мистера Сиднея, тихо и многообещающе промурлыкала:
— Новый орден, новый шрам… Шрам мне, определенно, нравится гораздо больше! Ты, Саша, такой красивый и загадочный сейчас, это — что-то…
Важный разговор состоялся сразу после завтрака, когда Санька и дети отправились на прогулку.
— Знаете уже, господа — коммерсанты ушлые, что кроме договора о семилетнем мире, в Константинополе был подписан и другой договор, торговый? [19]
— Дык, Данилыч, благодетель ты наш, только все об этом и говорят вокруг! — вскользь переглянувшись со Стрешневым, степенно проговорил Иван Артемич. — Сперва помещики-то радовались — все поголовно. А теперь вот некоторые начали сомневаться, шушукаться между собой по углам…
— О чем шушукаться-то?
— Да все о том же: мол, две пятых части гульдена — за пуд пшеницы — маловато будет! Аппетиты у бояр да дворян стали расти — прямо как на дрожжах. Все же знают, что турки в Константинополе будут платить казне государевой, да и кумпанству нашему — по четыре шестых гульдена…
Егор понятливо усмехнулся:
— Эх, скопидомство наше русское! Еще год назад любой российский помещик был рад-радешенек, когда ему за пуд пшеницы давали шестую, или только седьмую, часть гульдена. А теперь вот жадность заела: как же, кто-то еще — кроме них самих — заработает немалый профит. Сам сдохну от голода, но соседу заработать не дам! А ведь груз-то еще надо довести до этого Константинополя. И корабли серьезные — стоят денег серьезных. Да и море Черное штормит часто… Есть ведь риск, что часть кораблей пойдет на дно? Есть! А кто этот риск берет на себя? Мы и берем! Эх, сиволапость наша, российская… Ладно, переговорю я завтра об этом с Петром Алексеевичем. Пусть дает добро на то, чтобы у таких жадин несогласных силой все отнимать — под прикрытием солдатских штыков…