«Судя по всему, Петр начинал писать это послание абсолютно трезвым, а заканчивал, уже пребывая в полноценном пьяном бреду», — отметил внутренний голос.
«Не ждал я от тебя, Алексашка, такого гадкого обмана! — писал царь. — От всех ждал, но чтоб от тебя… Мерзавец ты законченный! Пожалел для государя — жены своей… Что, убыло бы от нее? А скольких утех сладостных я был лишен — по твоей подлой милости? Никогда не прощу! Злыдень ты первейший… Да, еще, по поводу золотишка. Ха-ха-ха! Если этот Аль-Кашар не соврал, и ты послан к нам из Будущего, то для тебя это — дела пустячные…»
«Вот они — Властители! Нельзя им верить никогда! — от души возмутился внутренний голос. — Сколько раз тебе, братец, Петр клялся — в своей братской дружбе? Мол: «Я твой, Алексашка, вечный должник, век не забуду…» И перед Санькой нашей неоднократно рассыпался — в благодарности бесконечной. А теперь вот — получите и распишитесь… Да, коротка ты, память царская! Хорошо еще, что казнить не надумал. С него сталось бы…»
— Ну, охранитель, все прочел? — вкрадчиво спросил Ромодановский. — Тогда пойдем к остальным, я зачитаю Указ государев…
К причалу тем временем уже подошли женщины, облаченные в совершенно невероятные праздничные платья, сверкая драгоценными каменьями своих многочисленных золотых украшений, а дети удивленно и восторженно разглядывали неподвижно замерших у кромки воды солдат Московского полка.
— Дядя Николай! — обратился Егор к Ухову-старшему. — Отведи-ка всех ребятишек в дом, пусть там поиграют. Займи их чем-нибудь интересным. Расскажи, что ли, сказку — про добрых и умных белых медведей…
Дождавшись, когда старик — в сопровождении нянек и денщиков — уведет детей, Егор попросил Ромодановского:
— Дозволь, Федор Юрьевич, сперва мне сказать несколько слов народу? Объясниться, так сказать…
— А что ж, и объяснись! — благодушно кивнул головой князь-кесарь. — Дозволяю!
Егор снял с головы треуголку, сорвал свой пышный ярко-оранжевый парик и выбросил его в ближайший кустарник, после чего заговорил — громко и четко:
— Повиниться я хочу, господа. Вина лежит на мне великая. Немногим более восьми лет назад я обманул государя нашего, Петра Алексеевича. Не захотел я, чтобы царь воспользовался своим правом «первой брачной ночи» в отношении невесты моей, Александры Ивановны, — внимательно взглянул на испуганную и слегка ошарашенную Саньку.
Немногим более восьми лет назад я обманул государя нашего, Петра Алексеевича. Не захотел я, чтобы царь воспользовался своим правом «первой брачной ночи» в отношении невесты моей, Александры Ивановны, — внимательно взглянул на испуганную и слегка ошарашенную Саньку. — Вместе с известным вам доктором — Карлом Жабо — мы тогда обманным путем внушили государю, что ему смертельно опасно вступать в плотские отношения с русскими женщинами. Вот и вся моя вина, господа…
— Разве это вина? Да только так и надо было! — звонким голосом заявил юный Томас Лаудруп, невесть как умудрившийся избежать опеки старика Ухова, и тут же прикусил язык, получив от матери крепкий подзатыльник.
— Теперь понятно, почему Петр Алексеевич зимой 1995 года так безжалостно разогнал свой гарем, составленный из дворовых девок, — негромко пробормотал себе под нос Алешка Бровкин.
Ромодановский сделал два шага вперед, вытащил из-за широкого обшлага камзола сложенный вдвое лист толстой бумаги и непреклонно объявил:
— Все, поговорили и хватит! Теперь я говорить буду. Слушайте, голодранцы, Указ царский! Про «Великая Малыя и Белыя…» пропущу, пожалуй. Сразу перехожу к делу, итак: «За подлый обман учиненный — лишить Меньшикова Александра, сына Данилова, всех воинских званий и наград, отписать в казну государеву все его деревеньки, дома и вотчины. Обязать означенного вора Александра Меньшикова — вместе со всем семейством его — отбыть навсегда из России. На его личном фрегате «Александр», не позднее двадцати часов после оглашения ему этого Указа. При дальнейшем появлении на берегах российских казнить всех Меньшиковых и их прямых потомков, не ведая жалости. С собой семейство злодеев Меньшиковых может взять золото, драгоценности, вещи и людишек — только из загородного василеостровского поместья…»
— Как же так, Федор Юрьевич? — Санька громко и требовательно перебила князя-кесаря. — На Москве же остался наш сынок, Шурочка. Как же с ним?
— Зачем, Александра Ивановна, прерываешь меня? — рассерженно нахмурился Ромодановский. — В Указе сказано и про это! Слушайте дальше: «За нанесенную обиду наложить на семейство Меньшиковых достойный штраф — сто пудов чистого золота. Только после выплаты этого штрафа им будет передан младший сын семейства — Александр, сын Александров…»
— Сыночек мой! — тоненько завыла Санька. — Где же мы возьмем такую гору злата?
— Успокойся, Саня, немедленно! — Егор впервые за всю их совместную жизнь повысил голос на жену. — Я знаю, где можно то золото достать. Есть на востоке земли дальние, тайные, богатые…
— Ты правду говоришь? — Небесно-голубые глаза супруги, наполненные хрустальными слезами, были огромны и бездонны, таким глазам соврать было невозможно.
— Клянусь! — твердо ответил Егор. — Года за три должны управиться…