— Каких бобров? — опешил Феликс. Начал спускаться осторожно, помня о коварстве папоротника, ориентируясь на восторженно-негодующие возгласы итальянца, доносящиеся из-за зарослей, — При чем здесь бобры?
— На шапку пущу! — не унимался итальянец. — Нет, на помпоны для коврика!
— Да что вам сделал бедный зверь?
— Плотину! — размахивая руками, закричал в ответ Винченце и указал куда-то вдаль, вдоль недвижной воды старицы. — Вы понимаете, Феникс, птица вы моя! Это же бобры, собаки такие, мой клад спрятали! Они протоку перегородили, запрудили и совершенно отрезали от реки. Она обмелела, заросла и стала канавой! Полностью слилась с окружающей местностью, со всеми этими топями — потому-то я ее и не заметил. Ну как, скажите на милость, среди сплошных болот отличить нужное?! Эти бобры совсем меня запутали. Я ориентировался на ручей, протоку, рукав — на что угодно, но не на квакающую трясину! Найди я раньше эту канаву, я сразу бы отыскал свой чертов клад! Мне не пришлось бы проторчать здесь столько времени — и уж тем более звать на помощь аборигенов. — Теперь-то я все понял, теперь-то я точно знаю… — бормотал он, шагая по ярко-зеленой лужайке мягкого мха, марая некогда блестящие сапоги в затхлой жиже. — Все, они у меня в руках. Ну держитесь, анархисты, черта с два вы получите свою rivoluzione… Ой, а это еще что такое? — Тут он обнаружил вставшую перед носом сухую осину — ту самую, у которой на ветке висел и покачивался ржавый обод бочки.
Винченце обошел дерево кругом, хлюпая в трясине. Тронул пальцем обод и, пока тот качался, внимательно смотрел, уперев руки в бока и, точно кот, водя глазами туда-сюда.
— Интересное явление, — подытожил он, возвращаясь к Феликсу на сухую твердую землю. — И часто у вас тут, саго amico, в лесах растут мироточащие деревья?
— Это всего лишь лампадное масло, — сказал Феликс.
— М-да? — Винченце, скрестив руки на груди, вновь обратился к осине. — Когда ударит молния, эта коряга вспыхнет как факел. Не хотел бы я в тот момент оказаться рядом.
Темнота опустилась незаметно. Небеса точно треснули надвое молнией. Зашлепавшие по листве капли обрушились ливнем.
— Эй, поторопитесь, синьор Феникс! Не знаю как вы, а я уже сегодня принимал ванну.
За стеной воды и шума, то и дело разрываемой громом и треском ослепительных вспышек, Феликс едва различил его голос.
За стеной воды и шума, то и дело разрываемой громом и треском ослепительных вспышек, Феликс едва различил его голос. А уж куда он вдруг делся — совсем не понял. Только почувствовал, как кто-то схватил его за ногу и потянул вниз. Поскользнувшись на раскисшей земле, ломая кустики, сквозь пощечины мокрых листьев он съехал по обрыву и оказался в крепких объятиях итальянца. Винченце вовремя подхватил его, не позволив сорваться дальше по круче, — и втолкнул в темную, прелую, но относительно сухую дыру.
Отряхнувшись, убрав прилипшие, намокшие волосы с глаз, Феликс обнаружил, что укрылись они от грозы под корнями вывороченной ветром вековой ели. Точно огромное подземное чудовище распахнуло свою пасть, разорвав крутой склон оврага, ощерившись голыми корягами и клочьями травянистого дерна, нависшими наподобие козырька у них над головами.
— Уф, che tempo, infernale! [58] — весело вздохнул Винченце, принявшись всего себя отжимать: хвост, потерявший блеск золота, пышность локонов и стягивавшую его ленту; полы куртки, манжеты рукавов и, не снимая, штаны — сколько мог стянуть узлом в кулаке. С вытянувшихся из-за этих манипуляций коленок вода налилась в голенища сапог. — Надеюсь, это ненадолго, тучи скоро рассеются…
В ответ ударил гром, оглушил, разнесся по трепещущему лесу раскатистым басом…
Феликс, задумавшись, смотрел сквозь сизую пелену на зеленеющее внизу болото, жадно, точно губка, вбирающее в себя дождевую воду, на почерневшие стволы деревьев, раскачивающиеся ветви. Невозмутимый Винченце чистил ногти узким кинжальчиком с золоченой рукоятью, тихонько мурлыча себе под нос витиеватую заморскую мелодию. И внимательно поглядывал, косился на Феликса, явно что-то имея на уме…
Словно выстрел, прозвенел чих.
— Будь здоров, — сказал Феликс, не обернувшись.
— Это не я, — ответил Винченце и, быстро перехватив кинжал лезвием вниз, метнулся, эффектно развернувшись, в глубь «норы».
Через секунду — нет, меньше, — глаза Феликса удивленно распахнулись, различив в полутьме дерущихся.
Винченце вынес — именно вынес — ближе к свету своего противника. Тот сопротивлялся, дрыгал ножками, бил кулаками, отчаянно плевался из растрепанной бороды. Но Винченце крепко его держал, прижав локтем плечи деда к себе, а другой рукой, с угрожающе нацеленным клинком, придерживал.
— Отпусти, ирод! Супостат! — вопил неосмотрительно чихнувший. — Пусти, говорю, нехристь нерусская! Нечисть иноземная!
— От нечисти слышу, — ответил Винченце.
Так как пленный старичок норовил выскользнуть из рук, оставив вместо себя пустую душегрейку, Винченце опустил его на землю, перехватил за шиворот и заведенную за спину ручку, для чего самому пришлось присесть на одно колено.
— А-а! — снова заверещал дедок, собравшийся было уд рать, да вновь почувствовавший на себе железную хватку. — Изверг лютый! Спасите — помогите — убивают!!