Первыми объявились огоньки — заиграли, рассыпались парами по темнеющему вдалеке берегу.
От дома, где жила маленькая Арина, вдоль забора, прячась в полосатой тени, проследовали к лесу три невысокие тени — две узенькие и одна длинная, с хвостом.
Чуть позже, кутаясь в темных платках, прикрывая лица, с разных концов деревни к одной неприметной баньке, что располагалась среди себе подобных сооружений позади домов на склоне берега, стали стекаться бабы.
Чуть позже, кутаясь в темных платках, прикрывая лица, с разных концов деревни к одной неприметной баньке, что располагалась среди себе подобных сооружений позади домов на склоне берега, стали стекаться бабы. Феликс насчитал дюжину кумушек. Кто-то шагал уверенно, иные пугливо крестились на каждый шорох. Озираясь, вглядываясь в чернеющие тени, женщины подходили поодиночке, без стука отворяли дверь и, отвесив поклон низкой притолоке, скрывались внутри, на миг выпустив в ночь желтоватые отблески огня и облачко пара, развеяв в охладевшем воздухе странные ароматы. И хоть потянуло смолистым дымком, было мало похоже, что сие «тайное общество» собралось просто помыться. Правда, Феликс так же сильно сомневался, что кумушки хотят устроить шабаш и будут призывать дьявола.
Когда стало ясно, что все явились, и в баньке послышалось некоторое оживление: потеряв страх, громче зазвучали голоса, порой раздавался смех, уж не всегда тонувший в строгом шиканье, — Феликс решил, что уже можно подобраться поближе. Так как со стороны деревни окон в банях не имелось, пришлось спуститься по склону к реке. Пройдя неприметной тропинкой по крутому берегу, угодив в заросли пышной крапивы, Феликс подобрался к гудящему от голосов срубу. Окошко предбанника, смотревшее на реку, было распахнуто. Ему даже удалось заглянуть внутрь: ничего особенного, раскрасневшиеся от жара бабы сидели кружком, трещали без умолку и, утирая пот платками и рукавами, по очереди помешивали в кипящем большом ведерном котле бурлящую жижу. Орудуя половником на аршинном черенке, они время от времени подкидывали в подозрительное варево разнообразные ингредиенты: то скрюченную куриную лапку, то дохлую мышь, то какую-нибудь траву. Но, несмотря на это, запахи витали если не аппетитные, то во всяком случае не противные, даже интригующие, загадочные.
— Бабоньки, а у нас мухоморы кончились! — воскликнула кумушка, чья очередь подошла добавлять «приправы». — Как же мы про мухоморы-то запамятовали?
— Нечего причитать, — повысила голос самая старшая из собравшихся. — У Федоры спросить надо.
— Точно! — поддержала другая. — Она нынче — я сама видела — целую корзинку насобирала. Пускай делится.
— Не дам! — возразила, по всей видимости, сама Федора, сидевшая здесь же. — Мне они самой ох как нужны! Я их знаешь как искала? Все болота облазила! Без дождей-то большие не выросли, так вот такусенькие брать приходилось. А шиш их таких в траве увидишь! Листочком прикроются, и молчок. А все равно полнехоньку корзиночку набрала!
— Да зачем тебе столько?
— Примочку настоять хочу. Я и самогона бутыль для того припрятала. Знаете, как поясницу ломит — ни встать ни сесть по вечерам-то!
— Не жадничай, Федора, тут всего двух грибочков не хватает.
— Да и коли не поделишься, так не видеть тебе твоей примочки, как ушей!
— Это еще почему? — насторожилась Федора.
— Да потому, что твой же мужик без ентова вот зелья бутыль найдет и пояснице твоей ни капельки не оставит. Вот так-то!
— Эх, ваша правда, — вздохнув, признала та и, тяжело поднявшись с лавки, побрела домой за мухоморами.
Феликс отшатнулся в тень, кстати и куст калины, обняв ветвями, прикрыл.
Ну конечно, он снова оказался прав — никаких тайн и мистики, одно суеверие. Собрались почтенные кумушки, жены и матери семейств, и сообща варят зелье. Уж наверняка не для того, чтоб отравить, отправить на тот свет своих благоверных. Это ж полдеревни будет…
Уныло глядя под ноги, Феликс поднялся по склону к домам.
— Аты все подглядываешь? Ай-яй-яй, какой плохой мальчик! — промурлыкал мелодичный голос.
Феликс поднял голову — словно из-под земли у него на пути возникла белая фигура в ночной сорочке. Ведьма — та самая, что вчера носилась на помеле, чуть раньше дала жене «ирода» бутыль зелья, а сейчас грозила тонким пальчиком.
— Я… Не ради праздного любопытства, — коротко ответил Феликс.
— Ну разумеется. Это твоя святая обязанность: все разузнать, всех расспросить и сделать выводы. Ну и как? Что надумали?
— Простите?
— Когда будем строить?
— Что строить?
— Вам лучше знать. Часовню, церковь. А может, собор? Ведь вы за этим здесь?
— Да… Но я не знаю, это не от меня зависит.
Услышав это, ведьма надула губы.
— Мое дело — собрать сведения, Серафим Степанович отошлет отчет в епархию, — отчего-то пытался оправдаться Феликс. — Не мне решать, быть здесь часовне или…
— Ясно, — кивнула она, — Вот ты и стараешься, выведываешь. Вот досада, я тебя отвлекаю, а ты ведь торопишься к своему деду доложить о бесовских обрядах. Чтоб по утречку дедушка призвал провинившихся к покаянию.
— Вовсе нет, — ответил Феликс, стараясь не слишком разглядывать полуночное видение, закутанное поверх почти прозрачной сорочки в узорчатую шаль с кистями до пят, овеянное облаком струящихся, сияющих, будто лунный ореол, невесомых локонов. — Я не сомневаюсь, что все эти женщины не злоумышляют ничего дурного против своих мужей.