— Мы должны поехать навестить старую даму, — сказал Максим.
— Она впадает в детство, — сказала Беатрис, — у нее, бедняжки, еда валится изо рта.
Я слушала их, оперевшись на руку Максима, и терлась подбородком о его рукав. Он рассеянно поглаживал мою руку, не думая о том, что делает, разговаривая с Беатрис.
«В точности, как я с Джеспером, — подумала я. — Я — Джеспер для него сейчас. Время от времени он гладит меня, — когда вспоминает, — и я довольна, я делаюсь ближе к нему на миг. Он любил меня так, как я люблю Джеспера».
Ветер утих. Все оцепенело в мирной дремоте. Траву только недавно скосили, от нее шел густой душистый запах — запах лета. Над головой Джайлса повисла с жужжанием пчела, он отмахивался от нее шляпой. Джеспер перебрался поближе к нам, ему стало жарко на солнце, язык болтался в раскрытой пасти. Он плюхнулся на землю рядом со мной и, виновато глядя большими глазами, принялся вылизывать бок. Сверкали под солнцем высокие узкие трехстворчатые окна, в стеклах отражались терраса и зеленые лужайки. Из ближней к нам трубы вился дымок, возможно, зажгли, как заведено, огонь в библиотеке.
Через лужайку пролетел дрозд, направляясь к магнолии у окна столовой. Даже сюда, на лужайку, доносился слабый запах ее белых цветов. Все было спокойно и недвижно. Шум прибоя в бухте отступил вдаль. Должно быть, шел отлив. Снова зажужжала пчела, приостановив свой полет, чтобы сесть на цветы каштана над нами. «Так я все себе и представляла, — подумала я, — такой, я надеялась, и будет жизнь в Мэндерли».
Мне хотелось сидеть здесь вечно, не разговаривая, не слушая остальных, сохранить навсегда этот драгоценный момент, потому что, погрузившись в полудремоту, мы были умиротворены, мы были согласны с собой и жизнью, как гудящая над нашими головами пчела. Скоро все изменится, наступит завтра, и послезавтра, и следующий год. И мы, возможно, тоже изменимся, и не будем сидеть вот так, вместе. Кто-то из нас уедет, или заболеет, или умрет, будущее терялось во мраке — невидимое, неведомое, совсем не такое, возможно, какое бы мне хотелось, не такое, каким мы задумали его. Но этот момент ничто не может нарушить, ему ничто не грозит. Мы сидим вместе, рука в руке, Максим и я, и ни прошлое, ни будущее сейчас не существуют для нас. Этот смешной осколочек времени, который он никогда не вспомнит, о котором не подумает вновь, под надежной защитой. Да, для Максима в нем не было ничего святого, он говорил с Беатрис о том, что надо разредить подлесок у подъездной аллеи, и Беатрис то соглашалась, то предлагала еще что-то, кидая в то же время в Джайлса пучки травы. Для них это было обычное времяпрепровождение после ленча, четверть четвертого, как любой другой час в любой другой день. Им не хотелось прижать эти минуты к груди, спрятать их в безопасном месте, их не мучил страх, как меня.
— Ну, нам, верно, пора трогаться, — сказала Беатрис, стряхивая с юбки траву. — Я не хочу запаздывать, мы ждем к обеду Кортриджей.
— Я не хочу запаздывать, мы ждем к обеду Кортриджей.
— Как поживает Вера? — спросил Максим.
— О, все по-прежнему, один разговор — о своем здоровье. А он сильно постарел. Они, конечно, будут расспрашивать о вас.
— Передайте им привет, — сказал Максим.
Мы встали. Джайлс зевнул и потянулся. Солнце скрылось. Я поглядела на небо. Оно потемнело, на нем появились небольшие облачка. Они неслись в боевом порядке, ряд за рядом.
— Ветер меняется, — заметил Максим.
— Надеюсь, мы не попадем под дождь, — сказал Джайлс.
— Боюсь, погода портится, — проговорила Беатрис.
Мы медленно направились к подъездной аллее, где стояла машина.
— Вы так и не видели, что мы сделали с восточным крылом, — сказал Максим.
— Поднимемся наверх, — предложила я. — На одну минутку.
Мы вошли в холл и поднялись по парадной лестнице, мужчины следом за Беатрис и мной.
Как странно, что Беатрис прожила здесь столько лет. Сбегала девочкой по этим ступеням рядом с няней. Она родилась здесь, выросла здесь, все здесь ей было знакомо, я никогда не сумею сродниться с Мэндерли так, как она. В ее душе, должно быть, хранится много картин. Интересно, она когда-нибудь думает о прошедших днях, вспоминает тощую девочку с крысиными хвостиками, совсем не похожую на ту женщину, какой она стала к сорока пяти годам, бодрую, энергичную, уравновешенную, — совсем другой человек?..
Мы подошли к нашим комнатам, и Джайлс, наклонив голову под низкой притолокой, сказал:
— Как весело здесь все выглядит. Стало куда лучше, правда, Би?
— Да, старина, ты превзошел самого себя, — сказала Беатрис. — Новые занавеси, новые кровати, все новое. Помнишь, Джайлс, мы жили здесь, когда у тебя болела нога. Здесь все было таким тусклым и серым. И неудивительно, матушка не понимала, что такое комфорт. Вы никогда здесь не помещали гостей, Максим? Только когда дом был набит битком. Запихивали сюда холостяков. Ну, должна сказать, сейчас здесь просто очаровательно. И к тому же окна выходят на розарий, от этого комната выигрывает. Можно, я напудрю нос?
Мужчины двинулись вниз, а Беатрис подошла к зеркалу.
— Это все сделала старуха Дэнверс? — спросила она.
— Да, — сказала я. — По-моему, она устроила все чудесно.