Зевая и потягиваясь, вылезут из своих корзинок собаки, выйдут на террасу, моргая от бледных лучей солнца, пронизывающих туман. Роберт накроет стол к завтраку, принесет овсяные лепешки с пылу с жару, яйца, стеклянные вазочки с медом, вареньем и апельсиновым джемом, вазу с персиками, гроздь черного винограда с еще нестершимся восковым налетом, прямо из оранжереи.
Горничные примутся подметать в кабинете и парадной гостиной, в высокие — от пола до потолка — окна вольется свежий холодный воздух. Над трубами подымутся змейками дымки, и мало-помалу осенний туман растает, деревья на лужайке, склоны холмов и лес примут четкие очертания, заблестит под солнцем море вдали и появятся прямые, высокие контуры маяка на мысу.
Безмятежный покой Мэндерли. Тишина и красота. Кто бы ни жил в его стенах, какие бы тревожные чувства их ни обуревали, какая бы ни шла в их груди борьба, как бы сильно не терзала их боль, сколько б слез ни было пролито, какое бы горе им ни приходилось испытывать, это не могло нарушить покоя Мэндерли, уничтожить его очарования. Завядшие цветы расцветали на следующий год, те же птицы гнездились на прежних местах, распускались почки на тех же деревьях. В воздухе витал чуть ощутимый запах мха, гудели пчелы, стрекотали сверчки, а в глубине темного леса, как всегда, строили гнезда цапли. Бабочки отплясывали джигу на лужайках, ткали прозрачные паутины пауки, а маленькие пугливые кролики, которым вовсе нечего было здесь делать, просовывали мордочки в кишащий местным народцем кустарник. Расцветала сирень и жимолость, и на магнолии за окном столовой медленно раскручивались тугие белые бутоны. Никто никогда не нанесет вреда Мэндерли. Он будет лежать в ложбине как заколдованный замок, под надежной охраной леса, незыблемый, неуязвимый, а внизу будут шуметь волны, разбиваясь о гальку в крошечных бухтах, накатываясь на берег и вновь уходя вспять.
Максим все еще спал, и я его не будила. Нам предстоял долгий утомительный день. Бесконечные километры шоссе, телеграфные столбы, усыпляющее мелькание машин, мучительно медленный въезд в Лондон. Мы не знаем, что нас ждет в конце пути. Будущее покрыто мраком. Где-то к северу от Лондона живет неизвестный нам человек по имени Бейкер, который никогда о нас не слышал, и, однако, наша судьба была в его руках. Скоро он тоже проснется, зевнет, потянется и начнет очередной день. Я поднялась с колен, пошла в ванную комнату, открыла кран, чтобы напустить воды. Все, что я делала, казалось мне таким же важным, как уборка библиотеки, которую я наблюдала вчера. Раньше я производила эти действия механически, но теперь, кидая в воду губку, развешивая на стуле полотенце, снятое с горячей трубы, погружаясь по подбородок в воду, я отдавала себе отчет в каждом движении. Каждый миг был драгоценным, я принялась одеваться. За дверью послышались мягкие шаги, затем раздался негромкий щелчок замка. Тишина и шаги удалились. Это была миссис Дэнверс.
Она не забыла. Те же звуки слышала я накануне вечером, после того как мы вернулись из библиотеки. Она не постучала в дверь, никак не обнаружила себя: лишь шорох шагов и щелканье замка.
Это вернуло меня к действительности, к самому ближайшему будущему.
Я кончила одеваться и пошла приготовить ванну Максиму. Вскоре появилась Клэрис с утренним чаем. Я разбудила Максима. Он посмотрел на меня удивленно, как внезапно проснувшийся ребенок, потом протянул ко мне руки. Мы выпили чай. Максим встал и пошел в ванную комнату, а я принялась укладывать чемодан. Планомерно. Методически. Кто знает, может быть, нам придется задержаться в Лондоне.
Я положила подаренные мне Максимом щетки для волос, ночную сорочку, халат и шлепанцы, затем добавила платье и пару туфель. Мой несессер показался чужим, когда я вытаскивала его из глубины шкафа. Казалось, минула целая вечность с тех пор, как я пользовалась им, а на самом деле прошло всего четыре месяца. На нем все еще была отметка таможенника, поставленная мелом в Кале. В боковом кармане лежал билет на концерт в одно из казино Монте-Карло. Я смяла его и кинула в мусорную корзину. Это было в другом мире, в другом веке. Моя спальня понемногу стала приобретать тот нежилой вид, который всегда бывает у комнат, когда их покидает владелец. Туалетный столик казался голым без щеток. На полу валялась папиросная бумага и старая бирка. Постели, в которых мы провели ночь, пугали своей пустотой. На пол ванной комнаты были брошены скомканные полотенца. Шкаф зиял раскрытыми дверцами. Я надела шляпу, чтобы не нужно было сюда возвращаться, взяла сумочку, перчатки и чемодан. Окинула комнату взглядом, чтобы проверить, не забыла ли я чего-нибудь. Туман рассеивался, сквозь него пробивалось солнце, бросало на пол узорную тень от окна. На середине коридора я вдруг почувствовала — странное, необъяснимое чувство, — что должна вернуться и еще раз взглянуть на комнату. Не раздумывая, я пошла обратно и постояла, глядя на распахнутые дверцы шкафа, пустые кровати, поднос для завтрака на столе. Я смотрела на них, навеки запечатлевая в душе, спрашивая себя, почему они обладают способностью так меня трогать, вызывать во мне такую грусть, словно дети, которые не хотят меня отпускать.