— Мужчины еще не приехали, Роберт? — спросила я.
— Нет еще, мадам. Я думал, вы с ними, мадам.
— Нет. Я здесь уже довольно давно.
— Не будете пить чай, мадам?
— Нет, нет, я подожду.
— Похоже, погода наконец переменится.
— Да.
Дождь все еще не шел. Ничего, кроме тех двух капель. Я вернулась в дом, пошла в библиотеку. Села. В половине шестого в комнату заглянул Роберт.
— К дверям только что подъехала машина, мадам, — сказал он.
— Чья машина? — сказала я.
— Мистера де Уинтера, мадам, — сказал он.
— Мистер де Уинтер сам за рулем?
— Да, мадам.
Я попыталась встать, но ноги не держали меня, словно соломенные. Я прислонилась к дивану. В горле пересохло. Прошла минута. В комнату вошел Максим. Перешагнул порог и остановился.
Он выглядел усталым, постаревшим. В уголках рта прорезались морщинки, которых я не видела раньше.
— Все кончено, — сказал он.
Я ждала. Я все еще не могла говорить, не могла двинуться с места и подойти к нему.
— Самоубийство, — сказал он, — без достаточных улик, свидетельствующих о состоянии рассудка покойной. Они совершенно запутались, зашли в тупик, сами уже не понимали, что делают.
Я опустилась на диван.
— Самоубийство… — сказала я. — Но почему? Для самоубийства должен быть повод.
— Кто их знает, — сказал Максим. — Они, видно, считали, что повод не обязателен. Старый Хорридж сверлил меня глазами и добивался, не было ли у Ребекки денежных затруднений. Денежных затруднений! Боже правый!
Максим подошел к окну, стал, глядя на зелень лужаек.
— Вот-вот пойдет дождь, — сказал он. — Слава Богу, наконец-то пойдет дождь.
— Но что произошло? — сказала я. — Что говорил коронер? Почему ты пробыл там так долго?
— Хорридж без конца кружил на месте, — сказал Максим. — Мелкие подробности насчет яхты, которые никого не интересовали. Трудно ли открывать кингстоны? На каком именно расстоянии находилось первое отверстие от второго? Какой был балласт? Как перекладка балласта в другое место влияет на остойчивость судна? Может ли женщина без посторонней помощи переложить балласт? Плотно ли закрывалась дверь в каюту? Какое требуется давление воды, чтобы ее открыть? Я думал, я сойду с ума. Но я держал себя в руках. Когда я увидел тебя там, у двери, это напомнило мне, как следует себя вести. Если бы ты не потеряла тогда сознание, я бы ни за что не выдержал. Это как следует встряхнуло меня. Я теперь точно знал, что я скажу. Я все время глядел на Хорриджа, ни разу не отвел глаз от его тощей тупой физиономии и этого золотого пенсне. Я буду помнить ее до своего смертного часа. Я устал, любимая, так устал, что не в состоянии ни видеть, ни слышать, ни чувствовать.
Он сел на диван у окна. Наклонился вперед, сжав виски руками.
Он сел на диван у окна. Наклонился вперед, сжав виски руками. Я подошла и села рядом. Через несколько минут вошел Фрис, за ним Роберт со складным чайным столиком. Последовал торжественный ритуал, происходивший каждый день — раздвинулись ножки, закрепились откидные доски, легла белоснежная скатерть, стали на привычное место серебряный заварной чайник и чайник с кипятком, под которым мерцал язычок спиртовки. Лепешки, сандвичи, кексы трех сортов. Джеспер сидел перед столом, стуча время от времени хвостом о пол, глаза с ожиданием смотрели на меня. Смешно, думала я, что значит сила привычки — что бы ни случилось, мы делаем то же, что всегда, разыгрываем те же сцены: едим, спим, умываемся. Даже в самые критические моменты нашей жизни мы не в силах освободиться от плена рутины. Я налила Максиму чай, отнесла к нему на диван, дала ему лепешку, намазала маслом другую, себе.
— Где Фрэнк? — спросила я.
— Ему надо было поехать поговорить с приходским священником. Я бы тоже поехал, но я хотел вернуться поскорей к тебе. Я все думал, как ты сидишь тут одна, считая минуты, не зная, что нас ожидает.
— Зачем к священнику?
— Сегодня должно кое-что произойти, — сказал Максим. — В церкви.
Я тупо глядела на него. А потом поняла. Они собирались хоронить Ребекку. Собирались привезти ее из морга.
— Мы договорились на шесть тридцать, — сказал он. — Знают только Фрэнк, полковник Джулиан, священник и я. Никто не будет болтаться вокруг. Мы договорились об этом еще вчера. Решение суда ничего не изменило.
— Когда ты должен ехать?
— Я встречаюсь с ними у церкви в двадцать пять минут седьмого.
Я ничего не сказала. Продолжала пить чай. Максим положил обратно сандвич, даже не откусив.
— Все еще очень жарко, да? — сказал он.
— Будет гроза, — сказала я. — Но она никак не начнется. Только отдельные капли время от времени. Висит в воздухе. А начаться не может.
— Когда я выезжал из Лэньона, гремел гром, — сказал Максим. — Небо было черное, как чернила. Господи, хоть бы уж поскорей полил дождь!
Птицы на деревьях примолкли. По-прежнему было темно.
— Я так не хочу, чтобы ты снова уезжал, — сказала я.
Максим не ответил. Он выглядел усталым. Смертельно усталым.
— Мы обо всем поговорим вечером, когда я вернусь, — немного погодя сказал он. — Нам так много надо вместе сделать. Нам надо все начать сначала. Я был тебе очень плохим мужем, хуже нельзя.
— Нет, — сказала я. — Нет, хорошим, самым лучшим.