их всегда ждет машина.
— Так, значит, все-таки едешь?
— Поеду.
— Э-э-э… нехорошо там. По дороге турки вагоны бьют.
— Но ведь там же сейчас в основном азербайджанцы едут.
— А какая им разница?
Тесть и теща у меня армяне. Во время сумгаитских событий они неделю не выходили из дома. Хлеб им приносили соседи. Армянам в Баку хлеб не
продавали или продавали, предварительно на него плюнув. В январе и русским будут торжественно плевать на хлеб. Многие русские уезжали еще с
лета.
— Мы во вторую очередь пойдем, — говорили они армянам, — сначала вас выгонят, потом за нас примутся. Бить не бьют, но скоро начнется.
Когда-то вечерний Баку был очень красив. Особенно летними вечерами. Было что-то праздничное в его неторопливом вечернем увядании — этакий
арабский праздник прохлады; днем город плывет в мареве, а вечером все оживает, люди идут по бульвару, улыбки-фонари-фонтаны… Так, во всяком
случае, было. Сейчас Баку очень торопится: прохожие огни, машины — все это движется в ускоренном темпе, и кажется, все это движение в любой
момент готово к резкому изменению своего направления. Люди более всего напоминают овчарок: при встрече они вскидывают голову и какое-то время
внимательно рассматривают подходящего.
Вокзал — суетлив, горяч, бестолков и благоухает вонью; как всегда, неизвестно, с какого пути отправляется поезд, как всегда, выясняется, что он
уже десять минут стоит перед тобой, но нигде не обозначено, что именно он отправится до Кафана.
— Ничего, ничего, — говорят носильщики, — садитесь, этот пойдет.
В кафапском поезде собраны самые плохие вагоны: они разбиты, без стекол, в купе — запах устоявшейся кислятины человеческих лежек, в туалетах —
дикие, разбитые корыта унитазов. Мухи, по-моему, кочуют из Баку в Кафан и обратно и чудесно размножаются по дороге. На верхней полке я нашел
хорошо сохранившийся скелет курицы. Скелет полетел в окно. Поедем с открытым окном, от духоты и зловония за 16 часов можно околеть. До
отправления мшгут двадцать, а вагон все еще пуст. Интересно, идет ли именно он до Кафана, или я сел не туда? Я прошелся по вагону и в одном купе
обнаружил пассажирок — это армянки; видно по светлым волосам, по одежде и по тому, что они говорят на русском языке, азербайджанки говорили бы
по-азербайджански. Армянки пугаются моего неожиданного появления и успокаиваются, как только я заговариваю по-русски. Они сообщают мне, что
точно — этот поезд идет до Кафана. Я возвращаюсь к себе и усаживаюсь у окна. Раньше этот состав был битком набит армянами и азербайджанцами.
Сейчас и те, и другие ездят только по острой необходимости. Хорошо бы, чтоб в моем купе вообще никто не ехал. За десять минут до отхода поезда
появляются мои попутчики — трое азербайджанцев.
Я сидел у окна и наблюдал за ними: двое — толстые, шумные, потные, в тесных костюмах и галстуках, несмотря на жару, один лысый, другой с
волосами, третий — худенький, небритый, похожий на студента.
За десять минут до отхода поезда
появляются мои попутчики — трое азербайджанцев.
Я сидел у окна и наблюдал за ними: двое — толстые, шумные, потные, в тесных костюмах и галстуках, несмотря на жару, один лысый, другой с
волосами, третий — худенький, небритый, похожий на студента. Все говорят на азербайджанском языке, и говорят они на нем с какой-то нервной
гордостью, радостно и торопливо кивая при ответах. Увидев, что я не понимаю, спросили по-русски:
— Извините, а вы кто по национальности?
После этого все трое разом застыли, и тут я понял, что вся эта их радость должна была просто скрыть напряжение, теперь уже разлившееся по купе.
— Русский, — ответил я с усилием. Оказывается, очень трудно говорить, когда собеседник так напряжен.
С этого момента всякий разговор с новым человеком на пути между Баку и Кафаном будет начинаться с этого вопроса. То, что я замешкался с ответом,
от них не укрылось; услышав, что я русский, они выдерживают паузу, склонив голову набок, словно проверяют звучание фразы.
— А зачем вы туда едете? В командировку?
— В отпуск.
Напряжение не спадает. На меня смотрят с нескрываемым интересом, с сомнением переглядываясь. В этом переглядывании есть нерешительность, но это
нерешительность перед нападением.
— У вас там родственники?
— Друзья.
Пауза, пауза…
— Ваши друзья — армяне?..
— Да.
Напряжение, кажется, достигло своего пика. Я заметил, что во время напряжения шея у вопрошающего становится чуть-чуть толще. Наконец лысый
спрашивает:
— А сами вы, извините, откуда будете?
— Из Ленинграда.
— А как вы относитесь к тому, что сейчас происходит в НКО?
— …
— А кем?
— …
Тут они не выдерживают и начинают сразу все;
— …армяне…Они всех купили на свои деньги! Вот вас в Баку кто-нибудь тронул?
— …
— …и не тронет! Вот в соседнем купе едут женщины-армянки, и их никто не трогает, а если б азербайджанские женщины ехали в Армении, их бы
выбросили из вагона. В Ереване уже ни одного азербайджанца не осталось, а в Баку сколько армян живет, и их не трогают и не тронут.
— …
— Нет! Просто мы — мирный народ! Мы не армяне! Они — не мирные люди! Вы знаете, мы же с ними родственники! Да, многие породнились, а теперь мы к