кое-как одернув одеяла, схватило в охапку одежду и в трусах полезло в окна. Все это происходило на третьем этаже и весной.
Стоящая внизу ошеломленная свита главкома, открыв рты, наблюдала, как окна на третьем этаже с треском распахнулись и в них ринулись, как пираты
на абордаж, человек двадцать в трусах и с бельем.
Все это происходило на третьем этаже и весной.
Стоящая внизу ошеломленная свита главкома, открыв рты, наблюдала, как окна на третьем этаже с треском распахнулись и в них ринулись, как пираты
на абордаж, человек двадцать в трусах и с бельем. Затем эти двадцать человек во мгновение ока по карнизу — белье между ног — перешли в соседнее
ротное помещение.
— А-а… интересно… — сказал какой-то обалдевший адмирал из свиты, — кого же здесь все-таки готовят? Химиков или диверсантов?..
В этот момент главком вошел в спальное помещение. За ним, зажмурившись, шагнул дежурный: он ожидал, что сейчас главком наткнется на лежбище
котиков, но если не считать двух мертвецки спящих, в остальном помещение выглядело даже очень сносно.
Главком заметил спящих и направился к ним.
— Товарищ курсант, — затеребил он по-отечески первого за плечо, — товарищ курсант, почему вы не на строевых занятиях?
— Потому что формы нет, — сказал первый и, не проснувшись, повернулся к главкому задом.
Мы уже говорили, что главкому было много лет — чуть-чуть не хватало до ста — и он давно уже был дедом, а тут перед ним были дети. Он оставил
первого и приступил ко второму.
— Товарищ кур-са-н-т, — шептал он ласково и теребил второго за плечо, — то-ва-рищ кур-са-ан-т…
Второй открыл наконец свои мутные очи. На своем плече он увидел адмиральскую руку с нашивками до локтя, а прямо перед собой — фуражку в золоте и
погон с «обалденным» гербом.
— Ну и не хрена себе! — сказал второй, мотнул головой, обтер ее о подушку и, повернувшись со словами: «Вот это да!», — тут же заснул.
Стоять рядом с ними было как-то не совсем удобно, и главком, потоптавшись, двинулся в обратный путь,
— Ну… — остановился он на выходе из ротного помещения и, оглянувшись на спящих, нерешительно взглянул на одеревеневшего дежурного», подумал и
махнул рукой. — Ну, ладно,
По пути заглянули в бытовку. Там стояло беззаботное тело в трусах. Тело ничего не слышало, тело стояло и гладило брюки. Тело оглянулось и
застыло с утюгом. На него смотрел главком. Так человека вообще-то можно заикой оставить или добиться того, что всю оставшуюся жизнь он будет
хохотать.
Главкому захотелось пообщаться.
— Ну? — сказал он. — А вы кто?
В следующие полсекунды к телу вернулась речь, и оно, вместе с утюгом, поднятым к уху, обозвало главкома «маршалом» и сказануло какое-то очень
необычное предложение, из которого было понятно только то, что перед вами стоит курсант Пуговкин.
Главком обиделся на то, что его обозвали «маршалом», и выкатился из роты с криком:
— Эти химики!!!
В кустах туи произошло движение. Волнение произошло. Кусты возмутились. Вперед начали выталкивать начальника факультета.
— Александр Леонидыч! — говорили ему горячо, увлеченно подталкивая к выходу. — Вы должны выйти и сказать ему, что это не химики. А то опять на
нас все шишки… Скажите ему, что это штурмана.
— Да вы что! — отбивался начфак, стараясь за кого-нибудь задержаться руками. — Вы что, отпустите! С ума посходили все, что ли? Хотите, чтоб я
умер на месте от инфаркта? Да черт с ним… отпустите… вы что?..
Так начфака и не смогли выпихнуть. Хотя толкало немало человек.
Главкома тем временем успокоили и повели его в лабораторный корпус.
Все стихло; профессорско-преподавательский состав потихоньку растекся; кусты застыли в успокоении; и все на этом свете замерло до следующего
посещения главкома.
ПЯТЬ СУТОК АРЕСТА!
Из наших все отсидели. Командир у нас ненормальный, как многие считают, и поэтому наши отсидели все. Только я не сидел. Механик сидеть на губе
не должен, иначе все на корабле встанет раком и развалится. А что такое дизель-электроход, вам, наверное, ясно: это такая кака — описать
невозможно. Достаточно сказать, что когда мы всплываем на зарядку батарей и открываем крышку люка, то вверх — метров на пятнадцать — вырывается
столб дерьма. В смысле запаха. Так что сажать меня нельзя. Правда, сутки ареста мне объявляют регулярно, но сажать не сажают. Кроме меня,
отсидели все. Командир у нас несколько не в себе насчет воинской дисциплины, так что место на губе в этом флагманском крысятнике — городе
Полярном — для нашего экипажа до недавнего времени имелось. Теперь хором осваиваем Североморск.
— Продлите моему врачу пару суточек, — просит командир по телефону, — у меня штурман на подходе, он тут дела закончит и сменит врача. А этому
моему охламону парочку суточек вкатайте.
Да-а… У нас все по уставу. Например, о своем приближении со стороны моря командир любит уведомить базу. Только Сет-Наволок минуем, а он уже
семафорит на берег командиру базы — мол, привет! — и радует его указаниями относительно того, как его встретить, что из вкусненького приготовить
и во сколько баньку истопить.
Мат мчится по всей семафорной линии.
— Вот сволочь! — говорит командир базы насчет нашего капитана и не топит баню.
Ну, с базой командир сделать ничего не может, поэтому наших сажает регулярно.
Экипаж его ненавидит. Даже не здороваемся. Давно это началось.
Стоим на подъеме флага, он подходит:
— Здравствуйте, товарищи матросы!
И громадная тишина в ответ. Еще раз:
— Здравствуйте, товарищи матросы»!
Здравствуют, по молча. Все смотрят в сопки. Тогда он подходит к офицерам:
— Здравствуйте, товарищи офицеры!
И полная, знаете ли, солидарность. Потопчется и…
— Все вниз!..
И пошел крутить, кишки наматывать. И старпом Антипков у нас сидел постоянно, просто прописан был на губе. Либо на губе, либо на корабле. На