руками, и немножко ногами, сжимал кусочек водосточной трубы.
Отовсюду струился набранный Котей воздух.
Знаете, как было тяжело?
Нет, не с трубой.
Знаете, как было тяжело?
Нет, не с трубой. Ее отняли еще на операционном столе. С улыбкой было тяжело. Она никак не гасла сама.
Руками. Добрыми руками.
Она стиралась только руками.
Целую неделю.
БЕС
Иду я в субботу в 21 час по офицерскому коридору и вдруг слышу: звуки гармошки понес-лись из каюты помощника, и вопли дикие вслед раздались.
Подхожу — двери настежь.
Наш помощник — кличка Бес — сидит прямо на столе, кривой в корягу, в растерзанном кителе и без ботинок, в одних носках, па правом — дырища со
стакан, сидит и шарит на гармошке, а мимо — матросы щляются.
— Бес! — говорю я ему. — Драть тебя некому! Ты чего, собака, творишь?
Бесу тридцать восемь лет, он пьянь невозможная и к тому же старший лейтенант. Его вос-питывали-воспитывали и заколебались воспитывать. Комбриг в
его сторону смотреть спокойно не может: его тошнит,
Бес перестает надрывать инструмент, показывает мне дырищу на носке и говорит:
— Вот это — правда жизни… А драть меня — дральник тупить… Запомните… уволить меня в запас невозможно… Невозможно…
— Ну, Бес, — сказал я улыбаясь, потому что без улыбки на пего смотреть никак нельзя, — отольются вам слезы нашей боеготовности, отольются…
учтите, вы доиграетесь.
После этого мы выпили с ним шила [Шило — по нашему «спирт» (морск.)], помочились в бутылки и выбросили их в иллюминатор.
Наутро я его не достучался: Бес — в штопоре, его теперь трое суток в живых не будет.
ПИ-ИТЬ!
Автономка подползла к завершающему этапу.
На этом этапе раздражает все, даже собственный палец в собственном родном носу: все ка-жется, не так скоблит; и в этот момент, если на вас
плюнуть сверху, вы не будете радостно, се-ребристо смеяться, нет, не будете…
Врач Сашенька, которого за долгую холостяцкую жизнь звали на экипаже не иначе как «старый козел», заполз в умывальник.
Во рту он держал ручку зубной щетки: Сашеньке хотелось почисть зубки.
Сашенька был чуть проснувшийся; последний волос на его босой голове стоял одиноким пером.
В таком состоянии воин не готов к бою: в глазах — песок, во рту — конюшня, в душе — осадок и «зачем меня мать родила?». Жить воин в такие минуты
не хочет. Попроси у него жизнь — и он ее тут же отдаст.
— Оооо-х! — проскрипел Сашенька, сморкнувшись мимо зеркала и уложив перо внутренним займом. — Где моя амбразура…
Хотелось пить. За ужином он перебрал чеснока, перебрал. В автономке у всех бывает чес-ночный голод. Все нажираются, а потом хотят пить.
«Чеснок — это маленькое испытание для большой любви», — некстати вспомнил Сашенька изречение кают-компании, потом он вытащил изо рта ручку
зубной щетки, плюнул в раковину плевральной тканью и открыл кран.
Зашипело, но вода не пошла.
— Ну что за половые игры? — застонал Сашенька и рявкнул: — Вахта!
Вахты, как всегда, под руками не оказалось.
— Проклятые трюмные. Вахтааа!!!
Что делает военнослужащий, если вода не идет, а ему хочется пить? Военнослужащий со-сет!!! Так, как сосет военнослужащий, никто не сосет.
Сашенька набрал полный рот меди и скользко зачавкал: воды получилось немного.
— Ну, суки, — сказал Сашенька с полным ртом меди, имея в виду трюмный дивизион, когда сосать стало нечего, — ну, суки, придете за таблетками, Я
вам намажу…
Это подействовало: кран дернулся и. ударив струей в раковину, предательски залил середину штанов,
Черт с ними. Сашенька бросился напиваться.
Сашенька бросился напиваться. Вскоре, экономя воду и нервы, он закрыл кран и приступил к зубам.
Хорошо, что нельзя наблюдать из раковины, как чистятся флотские зубы. Зрелище неаппетитное; шлепающий рот удлиняется белой пеной, все это висит…
В общем, ничего хорошего.
Монотонность движения зубной щетки по зубам убаюкивает, расслабляет и настраивает на лирический лад. Сашенька мурлыкал орангутангом, когда ЦГВ —
цистерна грязной воды — решила осушиться. Бывают же такие совпадения: полный гидрозатвор сточных вод, с серыми нитями всякой дряни, вылетел
ровно на двадцать сантиметров вверх и, полностью попав в захлопнувшийся за ним рот, полностью вышел через ноздри,
Чеснок показался ландышами. Сашенька вышел из умывальника, опустив забрало. Первого же, так ничего впоследствии и не понявшего трюмного он
замотал за грудки.
— Ну, ссу-киии, — шипел он гадюкой, — придите за таблетками. Я вам намажу. Я вам сделаю…
И все? Нет, конечно. Центральный все это тут же узнал и зарыдал, валяясь вперемешку.
— Оооо, — рыдал центральный, — полное йеб-лоооо…
КАК Я ДОБЫВАЛ САМОЛЕТЫ
Я их добывал летом в Мурманске. Летом из Мурманска улететь было невозможно. За полгода в нашем поселке составлялись какие-то списки, люди ходили
на переклички, отмечались. А я не ходил. Я сразу ехал в аэропорт, где в тот момент стояло, сидело, шлялось, лежало на стульях трое суток подряд
двести человек с детьми и кошелками. И все они хотели улететь. Куда угодно. Хоть в Ташкент, хоть в Караганду. И я хотел. Я записался двести
первым и при этом спросил, не пробовал ли кто-нибудь выбить дополнительные рейсы, на что все рядом гнусно захихикали и предложили мне этим