О холостяке
Хоть холостяк и вызывает у офицеров зависть подколодную, но засиживаться в холостяках не стоит;
Вредно это и для здоровья, и для военной карьеры.
— Лейтенант! — говорят холостяку. — Ты чего это не женишься? Чего это ты не вьешь гнездо? Может, тебе на службе плохо, и оттого ты и не вьешь?
Затянувшийся холостяк в глазах начальства ненадежен, как кобель. Можно, конечно, пору-чить ему большое государственное дело, пустить по следу,
но если след пересечется следом сам-ки, то дело пропало.
Так что если дело холостяку можно найти в пределах корабля, то нечего ему на берегу де-лать.
Спущенный с корабля раз в месяц холостяк в зрелище своем ужасен: глаза блестят, непоря-дочно бегают, кадык непрерывно слюну сглатывает, и дышит
он с трудом, с присвистом дышит, трудно пузырится, будто что-то внутри и лопается.
«Жесткий съем»
«Жесткий съем» — это когда тебя спустили с корабля в 22.00, а танцы заканчиваются в 22.30, и ты влетаешь туда, опухший с полового голода,
задыхаешься, а девушка уже в гардеробе, уже подает номерок на свое белье. Ты выхватываешь у нее номерок, как нищий — золотой, и помога-ешь ей
надеть ее белье.
Дальше по жизни, неторопливо на сегодня, вы отправляетесь вместе, не торопясь, за ручку, как скорпион со скорпионихой.
Вот это и называется — «жесткий съем».
Все о ней же (о тоске)
С тоски офицер обычно хватает кого попало. Особенно лейтенанты в период зова плоти этим страдают, Случилось это где-то на Тихом океане. (Там еще
до сих пор встречается много безобразий, потому что нет ни юридической, ни половой культуры.) Снял лейтенант в кабаке женщину и отправился к
ней, как к порядочной.
Входят они в квартиру, а там уже сидит какая-то шайка.
— Ну, садись, лейтенант, — говорит ему шайка. Лейтенант садится за стол.
— Ну, пей, лейтенант. — говорят ему снова. И тут лейтенант видит: весь стол портвейном ро-зовым уставлен.
Ну что делать? Пьет лейтенант. И пил
он с ними до утра.
А утром они помогли ему шинель надеть, застегнули ее ему на все пуговицы и вставили в рукава швабру. Пять утра, мороз, туман. Идет лейтенант,
еле ноги передвигает; во-первых, оттого, что у него вместо воды в организме один портвейн булькает, а во-вторых, оттого, что то ли от портвейна,
то ли от переживаний или, может, оттого, что ему в портвейн пургена намешали, произошло у лейтенанта расслабление одного очень нужного органа. И
шел он пришепетывая, полагаясь на мудрость тела, оставляя небольшие следы на снегу и отвратительно местами морозно чувствовал.
И главное, помочь себе никак нельзя, поскольку на швабре распят.
И шел лейтенант среди тумана, и вырастал из него приставными шагами, как воен-но-морское привидение, и пугал народ одинокий в пять утра, тощим с
портвейна голосом прося о пощаде.
Лейтенант себе глотку почти что надорвал, пока милиционера не нашел. Только наша мили-ция пришла ему на помощь и выдернула швабру.
В этом случае я вижу урок грядущим поколениям нашего офицерства.
Когда говорят офицеру: «Бди!», — это не просто слова.
НЕ МОГУ Я…
Не могу я когда меня хвалят, не знаю, куда себя деть: краснею, потею, дергаю руками, глу-пости говорю всякие или стою, потупясь. Жалкий какой-
то, ноги мягкие, плечи мягкие, уши мяг-кие, бордовые, в глазах — растерянность.
Состояние гнусное.
Нет! Я больше привык, чтоб меня ругали, чтоб орали на меня, я привык, чтоб поливали, визжали, угрожали, катались по полу, вскакивали, перли на
меня грудью, топали ногами тыркали носом, кричали мне: «Сука вы, сука!» — и делали в мою сторону неприличные жесты.
Вот тогда я чувствую себя хорошо! Прилив сил и восторга я чувствую. Я живу тогда: фигура прямая, мышцы напряжены. Бицепсы, трицепсы, широчайшие,
икроножные — как железо; руки — по швам; ноги вместе — носки врозь; грудь — вперед, полна воздуха; босой затылок в атмосфере свеж, а в глазах —
зверь затаился, и во всем органоне — наглая смелость: «И-ех, дайте мне его!»
Ну, тогда мне лучше не попадаться: подпрыгну, брошусь, вцеплюсь, схвачу, укушу.
Не состояние — песня!
ФЛОТСКАЯ РЕЧЬ ПО СЛУЧАЮ ДНЯ КРАСНОГО ОФИЦЕРА
Из личного…
— Чего вы щеритесь, как пий-с-зда на электробритву?
Из общественного…
И нечего тут везде яйцами трясти!
Из сокровенного…
— Я знаю, чем у вас это все кончится: вы во время комиссии наложите в штаны, а мы будем все это потом выгребать!
НЕПРЕДСКАЗУЕМОСТЬ
Она ведь в каждом военнослужащем. Она в нем обитает, пребывая в свернутом состоянии — что твоя жгутиковая клетка в крапиве, и кажется, она
только и ждет, что он заденет за что-то, за что-нибудь, и тогда она воткнется в него, и как только это произойдет, военнослужащий сейчас же
что-нибудь выкинет.
Юра Потапов имел страдальческое лицо. Каждое движение на пульте главной энергетиче-ской установки давалось ему с видимым трудом, с насилием ему
давалось над хрупким и светлым своим внутренним миром.
— Я здесь ничего не трогал, — любил повторять Юра при смене с вахты, а потом он медленно и очень осторожненько направлялся в отсек, где, посетив
гальюн, надолго посвящал себя койке, в которую он опускался, как жена Цезаря в молочную ванну, — бережно, и в то же время стыдливо, и вместе с