«Хорошая погода для такого дела, я бы сказал. Это будет настоящее событие — если, конечно, тебя не зовут Тулкис. В таком случае ты, скорее всего, предпочел бы его пропустить».
Толпа явно предвкушала развлечение. Широкая площадь наполнилась гомоном, пьянящей смесью возбуждения и гнева, радости и ненависти. Пространство, отведенное для публики, было забито, люди стояли плечом к плечу, постоянно прибывали новые. Но здесь, на правительственных местах прямо перед эшафотом, отгороженных и хорошо охраняемых, места было предостаточно.
«В конце концов, сильные мира сего должны видеть все лучше других».
Поверх голов переднего ряда ему были видны места для членов закрытого совета. Глокта привстал на цыпочки — действие, которое он не часто себе позволял, — и разглядел копну белых волос архилектора, колеблемых легким ветерком.
Он искоса посмотрел на Арди. Она угрюмо взирала на эшафот, покусывая нижнюю губу.
«Подумать только. Сколько раз я приглашал молодых женщин в лучшие заведения города, в сады увеселений на холме, на концерты в Зале Шепотов или прямиком в свои апартаменты — разумеется, если считал, что могу себе это позволить. Теперь я приглашаю их на казни. — В углах губ Глокты родилась тончайшая улыбка. — О да, времена меняются».
— Как его будут казнить? — спросила она.
— Он будет повешен и выпотрошен.
— Что?
— Его поднимут вверх на цепях, затянутых на запястьях и на шее, но не настолько туго, чтобы он умер от удушья. После этого его живот разрежут ножом и начнут постепенно потрошить. Его внутренности будут предъявлены толпе.
Она сглотнула.
— И при этом он будет еще жив?
— Возможно. Трудно сказать. Все зависит от того, насколько хорошо палачи знают свое дело. В любом случае он не проживет слишком долго.
«Еще бы, без кишок-то».
— Это кажется… чрезмерным.
— Так и предполагалось. Это было самым диким наказанием, какое только смогли изобрести наши дикие предки. Оно предназначалось для тех, кто пытался причинить вред членам королевской фамилии. Насколько я понимаю, ничего подобного не происходило около восьмидесяти лет.
Насколько я понимаю, ничего подобного не происходило около восьмидесяти лет.
— Поэтому и толпа?
Глокта пожал плечами.
— Ими движет любопытство, однако любая казнь — это хорошее зрелище. Люди любят смотреть на смерть. Это напоминает им, что какой бы жалкой, ничтожной и ужасной ни была их жизнь… все-таки она у них есть.
Кто-то постучал Глокту по плечу. Он повернул голову — не без труда, — и увидел прямо перед собой закрытое маской лицо Секутора.
— Я разобрался с этим дельцем. Насчет Витари.
— Ага. И что?
Практик с подозрением покосился на Арди и наклонился вперед, чтобы прошептать Глокте на ухо:
— Я прошел за ней до ее дома. Возле Голтовой лужайки, рядом с рынком.
— Да, я знаю это место. И что?
— Я заглянул к ней в окно.
Глокта приподнял бровь.
— Тебе это понравилось, я правильно понимаю? И что же там внутри?
— Дети.
— Дети? — пробормотал Глокта.
— Трое маленьких ребятишек. Две девочки и мальчик. И как вы думаете, какого цвета у них были волосы?
«Да не может быть…»
— Не огненно-рыжие, случаем?
— В точности как у мамочки.
— У нее есть дети? — Глокта задумчиво облизнул десны. — Кто бы мог подумать!
— Вот именно. А я-то думал, что у этой суки кусок льда между ног.
«Это объясняет, почему ей так хотелось вернуться с Юга. Все это время ее ждали трое малышей. Материнский инстинкт. Ужасно трогательно».
Он вытер гноящийся левый глаз.
— Отлично, Секутор. Это может оказаться полезным. А что насчет другого дела? Насчет телохранителя принца?
Секутор на мгновение приподнял маску и почесал лицо, нервно поглядывая вокруг.
— Тут странная штука. Я пытался, но… похоже, он пропал.
— Пропал?
— Я говорил с его семьей. Они не видели его со дня накануне смерти принца.
Глокта нахмурился.
— С того дня? — «Но он же был там… я сам его видел!» — Позови Инея, и Витари тоже. Составьте мне список всех, кто был в ту ночь во дворце. Лорды, слуги, солдаты — все до единого. Я узнаю истину.
«Тем или иным путем».
— Вам Сульт приказал?
Глокта резко повернулся.
— Он не приказывал мне противоположного. Делай, что тебе говорят!
Секутор что-то пробормотал, но его слова потерялись в шуме толпы, по которой внезапно пробежала волна злобного ликования. Тулкиса вывели к эшафоту. Он шел, волоча ноги, на его лодыжках гремели цепи. Он не плакал и не кричал, не издавал оскорбительных возгласов. Он просто выглядел изможденным, печальным и страдающим. На его лице виднелись поблекшие синяки; руки, ноги и грудь расчерчивали цепочки ярко-красных пятен.
«Невозможно использовать раскаленные иглы, не оставляя следов. Тем не менее он выглядит неплохо, учитывая обстоятельства».
Он был обнажен, если не считать тряпицы, повязанной вокруг бедер.
«Чтобы пощадить нежные чувства присутствующих дам. Смотреть на вываливающиеся человеческие внутренности — изысканное развлечение, но вот глядеть на его член — о нет, это непристойно!»
Перед эшафотом показался герольд и начал зачитывать имя осужденного, характер его преступления, основные моменты его признания и назначенного наказания, но даже вблизи его было почти не слышно из-за угрюмого бормотания толпы, прерываемого отдельными яростными воплями. Глокта поморщился и принялся медленно покачивать ногой взад и вперед, пытаясь расслабить сведенные мышцы.