— С этой минуты я буду благодарить судьбу за каждый мой шаг.
Девятипалый ухмыльнулся.
— Это продлится день-два, а потом ты снова начнешь ныть из-за еды.
— Никогда, — твердо сказал Джезаль.
— Ну хорошо. Еще неделю. — Северянин прошел к окну в дальнем конце комнаты, отбрасывая длинную тень на пыльный пол. — Кстати, тебе стоит посмотреть на это.
— На что?
Джезаль допрыгал до брата Длинноногого и прислонился к выщербленной колонне сбоку от окна, тяжело дыша и встряхивая больной ногой. Потом он поднял голову и непроизвольно раскрыл рот от изумления.
Они находились очень высоко — может быть, на вершине холма, глядящего на город. Едва рассвело, и солнце сияло на уровне глаз Джезаля, водянисто-желтое в утренней дымке. Небо было ясным и бледным, несколько редких белых облаков висели в нем почти неподвижно.
Даже через сотни лет после своего падения Аулкус поражал воображение.
Вдаль до самого горизонта простирались провалившиеся крыши и полуразрушенные стены, ярко освещенные или погруженные в густую тень. Высокие купола, накренившиеся башни, изящные арки и горделивые колонны возносились вверх над всеобщей разрухой. В панораме города можно было различить прогалины на месте широких площадей и проспектов и глубокую расщелину реки, чей плавный изгиб прорезал каменный лес справа от Джезаля. Солнечный свет вспыхивал на поверхности бегущей воды. Повсюду, куда ни взгляни, влажный камень сиял в лучах утреннего солнца.
— Вот почему я люблю путешествовать, — вздохнул Длинноногий. — Разом, в один миг наше путешествие оправдало себя! Где еще в мире встретишь подобное? Кто из живущих видел такое? Мы трое стоим у окна, открытого в историю, возле ворот в давно забытое прошлое. Больше я не стану грезить ни о прекрасном Талине, что сверкает на берегу моря розовым утром, ни об Уль-Нахбе, сияющем под лазурной чашей небосвода в солнечный полдень, ни о горных склонах горделивой Осприи, чьи огни тихим вечером светят, как звезды. Отныне мое сердце навсегда принадлежит Аулкусу. Воистину, он жемчужина среди городов! Если даже в смерти он остается невыразимо совершенным, не могу и помыслить, каков он был при жизни! Кто не остановится с восхищением перед этим величественным зрелищем? Кто не почувствует благоговейный трепет, глядя…
— Просто куча старых домов, — проворчала Ферро за его спиной. — И нам давно пора выбираться отсюда. Собирай манатки.
Она повернулась и зашагала к выходу.
Джезаль задумчиво посмотрел на панораму темных развалин, теряющуюся в дымке вдали. Конечно, эта картина поражала, но она и пугала. Роскошные здания Адуи, могучие стены и башни Агрионта — все, что прежде было прекрасным и грандиозным, теперь казалось жалкой и бледной копией. Джезаль чувствовал себя маленьким невежественным мальчиком из мелкой варварской страны, живущим в неинтересное и ничтожное время. Он повернулся спиной к окну и оставил эту жемчужину среди городов в прошлом, которому она принадлежала. Ему Аулкус сниться не будет.
Разве что в кошмарах.
Солнце стояло уже высоко, когда они наткнулись на единственную многолюдную площадь в городе. Перед ними лежало гигантское пространство, от края до края заполненное человеческими фигурами. Неподвижная, беззвучная толпа. Толпа, высеченная из камня.
Статуи в самых разных позах, всевозможных размеров, из каких угодно материалов. Здесь был черный базальт и белый мрамор, зеленый алебастр и красный порфир, серый гранит и сотня других горных пород, названий которых Джезаль никогда не знал. Такое разнообразие само по себе было странным, но еще более его встревожила общая особенность каменных фигур.
Ни у одной из статуй не было лица.
Лица колоссов были сколоты, так что осталась лишь бесформенная поверхность выщербленного камня.
У небольших фигур лица были отбиты целиком, и на их месте зияли пустые неровные кратеры. Безобразные надписи на незнакомом Джезалю языке красовались, высеченные зубилом, поперек мраморных грудей, вдоль рук, вокруг шей, на лбах. Все в Аулкусе имело эпический размах, и вандализм в том числе.
Посередине этого зловещего разгрома была проложена тропа, достаточно широкая, чтобы по ней могла проехать повозка. Джезаль поскакал вперед, во главе отряда, сквозь лес безликих фигур, столпившихся по краям дороги, словно толпа на торжественной церемонии.
— Интересно, что здесь произошло? — пробормотал он.
Байяз нахмурился, глядя на огромную голову — шагов десять в высоту — с твердо сжатыми губами, но без глаз и носа. На щеке была глубоко вырублена корявая надпись.
— Когда Гластрод захватил Аулкус, он на день отдал город на милость своей армии проклятых, чтобы удовлетворить их ярость и утолить жажду грабежа, насилия и убийства. Как будто они могли быть удовлетворены!
Девятипалый кашлянул и беспокойно поерзал в седле.
— Затем он отдал приказ: свалить все статуи Иувина, какие есть в городе. Со всех крыш, изо всех залов, с каждого фриза или храма. В Аулкусе имелось много изображений моего учителя, поскольку город был его творением. Однако Гластрод всегда действовал основательно. Он отыскал все изваяния, велел собрать здесь, лишил их лиц и вырезал на них ужасные проклятия.