Они повернули налево и пошли дальше. Некоторое время оба шли все так же молча, потом Стивен сказал:
— Крэнли, у меня сегодня произошла неприятная ссора.
— С домашними? — спросил Крэнли.
— С матерью.
— Из-за религии?
— Да, — ответил Стивен.
— Сколько лет твоей матери? — помолчав, спросил Крэнли.
— Не старая еще, — ответил Стивен. — Она хочет, чтоб я причастился на пасху.
— А ты?
— Не стану.
— А собственно, почему?
— Не буду служить[193], — ответил Стивен.
— А ты?
— Не стану.
— А собственно, почему?
— Не буду служить[193], — ответил Стивен.
— Это уже было кем-то сказано раньше, — спокойно заметил Крэнли.
— Ну, а вот теперь я говорю, — вспылил Стивен.
— Полегче, голубчик. До чего же ты, черт возьми, возбудимый, — сказал Крэнли, прижимая локтем руку Стивена.
Он сказал это с нервным смешком и, дружелюбно заглядывая Стивену в лицо, повторил:
— Ты знаешь, что ты очень возбудимый?
— Конечно, знаю, — тоже смеясь, сказал Стивен.
Отчужденность, возникшая между ними, исчезла, и они вдруг снова почувствовали себя близкими друг другу.
— Ты веришь в пресуществление хлеба и вина в тело и кровь Христовы? — спросил Крэнли.
— Нет, — сказал Стивен.
— Не веришь, значит?
— И да и нет.
— Даже у многих верующих людей бывают сомнения, однако они или преодолевают их, или просто не считаются с ними, — сказал Крэнли. — Может, твои сомнения слишком сильны?
— Я не хочу их преодолевать, — возразил Стивен.
Крэнли, на минуту смутившись, вынул из кармана фигу и собирался уже сунуть ее в рот, но Стивен остановил его:
— Послушай, ты не сможешь продолжать со мной этот разговор с набитым ртом.
Крэнли осмотрел фигу при свете фонаря, под которым они остановились, понюхал, приложив к каждой ноздре по отдельности, откусил маленький кусочек, выплюнул его и наконец швырнул фигу в канаву.
— Иди от меня, проклятая, в огонь вечный, — провозгласил он ей вслед.
Он снова взял Стивена под руку.
— Ты не боишься услышать эти слова в день Страшного суда? — спросил он.
— А что предлагается мне взамен? — спросил Стивен. — Вечное блаженство в компании нашего декана?
— Не забудь, он попадет в рай.
— Еще бы, — сказал Стивен с горечью, — такой разумный, деловитый, невозмутимый, а главное, проницательный.
— Любопытно, — спокойно заметил Крэнли, — до чего ты насквозь пропитан религией, которую ты, по твоим словам, отрицаешь. Ну, а в колледже ты верил? Пари держу, что да.
— Да, — ответил Стивен.
— И был счастлив тогда? — мягко спросил Крэнли. — Счастливее, чем теперь?
— Иногда был счастлив, иногда — нет. Но тогда я был кем-то другим.
— Как это кем-то другим? Что это значит?
— Я хочу сказать, что я был не тот, какой я теперь, не тот, каким должен был стать.
— Не тот, какой теперь? Не тот, каким должен был стать? — повторил Крэнли. — Позволь задать тебе один вопрос. Ты любишь свою мать?
Стивен медленно покачал головой.
— Я не понимаю, что означают твои слова, — просто сказал он.
— Ты что, никогда никого не любил? — спросил Крэнли.
— Ты хочешь сказать — женщин?
— Я не об этом говорю, — несколько более холодным тоном возразил Крэнли. — Я спрашиваю тебя: чувствовал ли ты когда-нибудь любовь к кому-нибудь или к чему-нибудь?
Стивен шел рядом со своим другом, угрюмо глядя себе под ноги.
— Я пытался любить Бога, — выговорил он наконец. — Кажется, мне это не удалось. Это очень трудно. Я старался ежеминутно слить мою волю с волей Божьей. Иногда это мне удавалось. Пожалуй, я и сейчас мог бы.
Крэнли внезапно прервал его:
— Твоя мать прожила счастливую жизнь?
— Откуда я знаю? — сказал Стивен.
Крэнли внезапно прервал его:
— Твоя мать прожила счастливую жизнь?
— Откуда я знаю? — сказал Стивен.
— Сколько у нее детей?
— Девять или десять, — отвечал Стивен. — Несколько умерло.
— А твой отец… — Крэнли на секунду замялся, потом, помолчав, сказал: — Я не хочу вмешиваться в твои семейные дела. Но твой отец, он был, что называется, состоятельным человеком? Я имею в виду то время, когда ты еще был ребенком.
— Да, — сказал Стивен.
— А кем он был? — спросил Крэнли, помолчав.
Стивен начал скороговоркой перечислять специальности своего отца.
— Студент-медик, гребец, тенор, любитель-актер, горлопан-политик, мелкий помещик, мелкий вкладчик, пьяница, хороший малый, говорун, чей-то секретарь, кто-то на винном заводе, сборщик налогов, банкрот, а теперь певец собственного прошлого.
Крэнли засмеялся и, еще крепче прижав руку Стивена, сказал:
— Винный завод — отличная штука, черт возьми!
— Ну что еще ты хочешь знать? — спросил Стивен.
— А теперь вы хорошо живете? Обеспеченно?
— А по мне разве не видно? — резко спросил Стивен.
— Итак, — протянул Крэнли задумчиво, — ты, значит, родился в роскоши.
Он произнес эту фразу громко, раздельно, как часто произносил какие-нибудь технические термины, словно желая дать понять своему слушателю, что произносит их не совсем уверенно.
— Твоей матери, должно быть, немало пришлось натерпеться, — продолжал Крэнли. — Почему бы тебе не избавить ее от лишних огорчений, даже если…
— Если бы я решился избавить, — сказал Стивен, — это не стоило бы мне ни малейшего труда.
— Вот и сделай так, — сказал Крэнли. — Сделай, как ей хочется. Что тебе стоит? Если ты не веришь, это будет просто формальность, не больше. А ее ты успокоишь.