Когда они проходили между рядами столов, Стивен сказал:
— Крэнли, мне нужно с тобой поговорить.
Крэнли ничего не ответил и даже не обернулся. Он сдал книгу и пошел к выходу; его щеголеватые ботинки глухо стучали по полу. На лестнице он остановился и, глядя каким-то отсутствующим взглядом на Диксона, повторил:
— Пешка на чертово е4.
— Ну, если хочешь, можно и так, — ответил Диксон.
У него был спокойный, ровный голос, вежливые манеры, а на одном пальце пухлой чистой руки поблескивал перстень с печаткой.
В холле к ним подошел человечек карликового роста. Под грибом крошечной шляпы его небритое лицо расплылось в любезной улыбке, и он заговорил шепотом. Глаза же были грустные, как у обезьяны.
— Добрый вечер, капитан, — сказал Крэнли, останавливаясь.
— Добрый вечер, джентльмены, — сказала волосатая обезьянья мордочка.
— Здорово тепло для марта, — сказал Крэнли, — наверху окна открыли.
Диксон улыбнулся и повертел перстень. Чернявая сморщенная обезьянья мордочка сложила человеческий ротик в приветливую улыбку, и голос промурлыкал:
— Чудесная погода для марта. Просто чудесная.
— Там наверху две юные прелестницы совсем заждались вас, капитан, — сказал Диксон.
Крэнли улыбнулся и приветливо сказал:
— У капитана только одна привязанность: сэр Вальтер Скотт. Не правда ли, капитан?
— Что вы теперь читаете, капитан? — спросил Диксон. — «Ламмермурскую невесту»?
— Люблю старика Скотта, — сказали податливые губы. — Слог у него — что-то замечательное. Ни один писатель не сравнится с сэром Вальтером Скоттом.
Он медленно помахивал в такт похвалам тонкой сморщенной коричневой ручкой. Его тонкие подвижные веки замигали, прикрывая грустные глазки.
Но еще грустнее было Стивену слышать его речь: жеманную, еле внятную, всю какую-то липкую, искаженную ошибками. Слушая, он спрашивал себя, правда ли то, что рассказывали о нем? Что его скудельная кровь благородна, а эта ссохшаяся оболочка — плод кровосмесительной любви?
Деревья в парке набухли от дождя, дождь шел медленно, не переставая, над серым, как щит, прудом. Здесь пронеслась стая лебедей, вода и берег были загажены белесовато-зеленой жижей. Они нежно обнимались, возбужденные серым дождливым светом, мокрыми неподвижными деревьями, похожим на щит соглядатаем-озером, лебедями. Они обнимались безрадостно, бесстрастно. Его рука обнимала сестру за шею, серая шерстяная шаль, перекинутая через плечо, окутала ее до талии, ее светлая головка поникла в стыдливой податливости. У него взлохмаченные медно-рыжие волосы и нежные, гибкие, сильные, веснушчатые руки. А лицо? Лица не видно. Лицо брата склонялось над ее светлыми, пахнувшими дождем волосами, рука — веснушчатая, сильная, гибкая и ласковая, рука Давина.
Он нахмурился, сердясь на свои мысли и на сморщенного человечка, вызвавшего их. В его памяти мелькнули отцовские остроты о шайке из Бантри. Он отмахнулся от них и снова с тягостным чувством предался своим мыслям. Почему не руки Крэнли? Или простота и невинность Давина более потаенно уязвляли его?
Он пошел с Диксоном через холл, предоставив Крэнли церемонно прощаться с карликом.
У колоннады в небольшой кучке студентов стоял Темпл. Один студент крикнул:
— Диксон, иди-ка сюда и послушай. Темпл в ударе.
Темпл поглядел на него своими темными цыганскими глазами.
— Ты, О'Кифф, лицемер, — сказал он. — А Диксон — улыбальщик. А ведь это, черт возьми, хорошее литературное выражение.
Он лукаво засмеялся, заглядывая в лицо Стивену, и повторил:
— А правда, черт возьми, отличное прозвище — улыбальщик.
Толстый студент, стоявший на лестнице ниже ступенькой, сказал:
— Ты про любовницу доскажи, Темпл. Вот что нам интересно.
— Была у него любовница, честное слово, — сказал Темпл. — При этом он был женат. И все попы ходили туда обедать. Да я думаю, все они, черт возьми, ее попробовали.
— Это, как говорится, трястись на кляче, чтобы сберечь рысака, — сказал Диксон.
— Признайся, Темпл, — сказал О'Кифф, — сколько кружек пива ты сегодня в себя влил?
— Вся твоя интеллигентская душонка в этой фразе, О'Кифф, — сказал Темпл с нескрываемым презрением.
— Признайся, Темпл, — сказал О'Кифф, — сколько кружек пива ты сегодня в себя влил?
— Вся твоя интеллигентская душонка в этой фразе, О'Кифф, — сказал Темпл с нескрываемым презрением.
Шаркающей походкой он обошел столпившихся студентов и обратился к Стивену:
— Ты знал, что Форстеры — короли Бельгии? — спросил он.
Вошел Крэнли в сдвинутой на затылок кепке, усердно ковыряя в зубах.
— А вот и наш кладезь премудрости, — заявил Темпл. — Скажи-ка, ты знал это про Форстера?
Он помолчал, дожидаясь ответа. Крэнли вытащил самодельной зубочисткой фиговое зернышко из зубов и уставился на него.
— Род Форстеров, — продолжал Темпл, — происходит от Болдуина Первого, короля Фландрии. Его звали Форестер. Форестер и Форстер — это одно и то же. Потомок Болдуина Первого, капитан Фрэнсис Форстер, обосновался в Ирландии, женился на дочери последнего вождя клана Брэссила. Есть еще черные Форстеры, но это другая ветвь.
— От Обалдуя, короля Фландрии, — сказал Крэнли, снова задумчиво ковыряя в ослепительно белых зубах.