Параллельно я прикидывал, где может быть спрятан второй комплект ключей, и быстро пришел к выводу, что проще выйти тем же путем, каким вошел, через балкон. Только вот вскарабкаться по гладкой стене на высоту в два моих роста не получится. Тут же в моих свежевылеченных мозгах прорезалась абсолютно шальная идея. Сам же поначалу ее отмел, но она моментально обросла расчетами, чуть ли не графиками и чертежами, словно ею занималось целое проектное бюро у меня в черепушке. Несколько минут ушло на додумывание, проверку и шлифовку нюансов. Попробовать, во всяком случае, стоило, при всех сумасшедших очертаниях идеи не обнаруживалось явного смертельного риска.
Рискнув зажечь свет в прихожей, я отыскал в одном из шкафов моток тонкого синтетического троса, как раз то, что надо. Вылез на балкон, пропустил трос через кольцо для бельевой веревки, подергал — годится. Примерился, какой будет амплитуда, на сколько потребуется длины. Затем отрезал нужный кусок сложенного вдвое троса, и двойной конец завязал мертвой удавкой со стопором у себя на кожаном ремне. Отошел в другой конец балкона, выбрал лишнюю длину, зажал в кулаке и взобрался на перила. Вниз уходило темное ущелье улицы, в голове у меня прокручивалось каждое движение, и сила толчка, и траектория, и вся последовательность головоломного номера.
Натянув трос, я резко оттолкнулся ногами и полетел над шестиэтажной пропастью, как мальчишка на ярмарочных гигантских шагах. Спустя миг, точно вовремя, расслабил кулак и рухнул почти на всю длину туго натянувшегося троса. Сумасшедшим маятником меня вынесло далеко за угол дома, вдобавок еще подзакрутило. Надвинулся бетонный брандмауэр, я самортизировал поджатыми ногами, отпустил остаток веревки и, отчаянно качнувшись всем корпусом, сумел достать до пожарной лестницы.
Цирковой трюк удался. Не столько мне, сколько моим новым мозгам. Они словно бы разделились на несколько частей, каждая заведовала координацией движений, сообщалась с другими, обмениваясь выкладками и указаниями, а еще одна часть охватывала процедуру прыжка в целом, сводя все к общему руслу. Без такого ежемгновенного наития, сложнейшего расчета и четкой корректировки я нипочем бы не сделал того, что сделал. В крайнем случае, прыгал бы несколько раз, взбирался бы по тросу на балкон и повторял бы попытку. Может, ушибся бы разок-другой. А так все вышло чисто, гладко и, смею надеяться, элегантно. Только любоваться и аплодировать было некому. Но я не в претензии.
Без промедления я выдернул стопорный конец, распустил узел и смотал трос, а моток спрятал за пазуху, чтобы выкинуть где-нибудь по дороге. Спускаться по пожарной лестнице было чересчур рискованно, любой случайный прохожий, увидев такое, заподозрил бы неладное и мог поднять шум. Поэтому я поднялся на крышу, залез в слуховое окно, сквозь кромешную темноту прокрался до чердачной двери, убрал обрезок доски и тихонечко выглянул наружу. В подъезде тишь, никого. Лифтом грохотать не стоило; я пешком отмахал вниз по лестнице и, как ни в чем не бывало, вышел на безлюдную ночную улицу.
Никто меня не видел, никто не поднял тревоги. Обошлось.
Ласковая и душистая ночная темень льнула к лицу. Я был жив, свободен, свеж как малосольная улитка и шел к себе домой. В нагрудном кармане у меня имелся флакон с волшебным лекарством, а на плечах голова с новехонькими отличными мозгами. В полной целости, как ни странно.
3
Много, невероятно много передумал я на долгом пути домой через ночной город. Голова человеку дана, конечно, не только для того, чтоб носить фуражку. Но прежде я и не подозревал, каким благом, каким огромным наслаждением могут быть раздумия.
Непривычно пустынная и тихая столица простиралась вокруг меня, она была темна и прекрасна, полна мерцания и трепета, нежных огоньков и густых теней. И я шел по выпуклому боку планеты, погруженному в космос, и у меня над головой переливалась бесконечная звездная бездна, которую я ощущал как часть моего собственного, крошечного естества. Был я ничтожной теплой пылинкой в громадном мироздании, дышал сочной прохладой ночи, шагал по своим микроскопическим делам, и в то же время вмещал всю глубину и ширь вселенского пространства, сливаясь с ним в неизъяснимо пронзительной полноте.
Ну не смешно ли, отставной солдафон, полунищий инвалид на пенсии, одинокий обломок человека, еще совсем недавно барахтавшийся в трясине наркомании, и вдруг его посещают возвышеннейшие мысли и чувства, достойные поэта или священника? Может, и смешно, только мне наплевать. Я толком не понимал, что творится в моих мозгах, но без сомнения, порошок из тайника произвел в них необычайный и важный переворот, после которого в определенном смысле я стал другим существом, которое ощущает и мыслит иначе, нежели прежде.
Целые реки мыслей привольно текли у меня в голове, одни пышные и цветистые, на возвышенный манер, другие четкие и сухие, как бухгалтерский отчет и косточки абака; всем им находилось место, ни одна не была лишней или зряшной. Изрядная доля раздумий вращалась вокруг нелепых и страшных обстоятельств гибели Лигуна. Чем дольше я над ней размышлял, тем запутаннее представлялась эта история.