Но его руки, не менее быстрые, чем «усатая морда», вцепились в толстое тело, сжались, сминая чешую, пальцы проникли под жабры, погрузились в плоть. Ноги Тенгиза оттолкнулись от дна, и он, с шипением разрезая воду, взмыл к поверхности вместе со своей отчаянно вырывающейся добычей. Выбросившись из воды почти по пояс, Тенгиз с силой метнул добычу на берег. Этот бросок сделал бы честь мастеру водного поло. Трепыхающаяся рыба, пролетев не меньше полусотни метров, ухнула в заросли.
Тенгиз поспешил к берегу.
Но первым успел горностай. Он вцепился в бок рыбины, раза в три большей, чем он сам, и с яростным хрипением терзал бьющееся рыбье тело.
Тенгиз выволок рыбину с повисшим на ней зверьком на лужайку, разбил ей голову подвернувшимся камнем… И понял, что очень, очень голоден.
Но голоден был не только он. Шорох за спиной заставил его оглянуться. Тенгиз увидел девушку. Очень красивую девушку. И — совсем голую. Тенгизу она очень понравилась. Но Тенгизу-спящему — нет. Он начал подниматься с угрожающим ворчанием… И страшный удар обрушился ему на затылок.
«Их — двое», — успел подумать Тенгиз, падая в темноту и понимая, что с ним случилось что-то очень плохое…
Тенгиз с трудом разлепил глаза. У него было ощущение, что череп его плотно набили ватой через щель, проделанную от затылка до темени. В ушах стоял пульсирующий гул, перед глазами в желтом тумане плавали серые тени. Еще был какой-то рокочущий звук. Словно вода стекала по большой трубе.
Тенгиз шевельнулся — и ощутил короткую боль в предплечье.
«Что со мной?» — попытался спросить он. Но губы онемели, и вместо голоса получилось что-то вроде звука сминаемой бумаги…
И вдруг туман рассеялся. Зато накатила тошнота, желудок судорожно сжался… Но тошнота тоже прошла, и молодой человек увидел над собой знакомое лицо. Дочерна загорелое, изрезанное сетью морщин и озаренное добродушной улыбкой. «Дед Мороз!»
— Райноу… — прохрипел Тенгиз.
«Дед Мороз!»
— Райноу… — прохрипел Тенгиз. И это была уже членораздельная речь. — Что… Где…
— Тише, сынок, тише. Сынок, тебе вредно напрягаться.
Райноу повернул голову и спросил у кого-то, оставшегося вне поля зрения Тенгиза:
— Ему можно говорить, доктор?
— В принципе — да, — ответил невидимый. — Не перегружайте его. Травма серьезная. Возможна амнезия…
— Увидим. Мне бы хотелось, доктор, поговорить с ним наедине. По-родственному, так сказать…
— Да, разумеется.
Дверь хлопнула раньше, чем Тенгиз успел запротестовать.
— Что это значит? — проговорил он и сделал попытку приподняться.
— Нет уж, лежи! — довольно резко произнес Райноу.
Произнес по-русски.
— Меня зовут Данила Жилов, — сказал он. — Я сказал им, что ты мой племянник. Запомни это и не вздумай оспаривать.
По-русски он говорил свободно, но в речи чувствовался легкий акцент. Как у человека, долго жившего за границей.
— Кто вы такой? — уже более твердо произнес Тенгиз. — И что вам от меня надо?
— Я кое-что задолжал твоему деду, сынок, когда он был здесь, в Африке. А я всегда возвращаю долги.
— Мой дед никогда не был в Африке… — пробормотал Тенгиз, пытаясь сообразить, что можно предпринять, чтобы избавиться от этого опасного и, скорее всего, ненормального человека. Закричать? Опрокинуть что-нибудь?
— Не ври мне, сынок. Хотя… Возможно, это был брат твоего деда. Мне всё равно.
«Дед Мороз» сделал движение рукой — и в этой руке словно по волшебству появился широкий короткий нож из вороненой стали.
Тенгиз завороженно смотрел на черный клинок.
«Сейчас он меня добьет», — мелькнула мысль, не вызвавшая, впрочем, никаких сильных эмоций. Так, вероятно, чувствует себя кролик, оказавшийся в дециметре от раскрытой пасти удава.
— Посмотри на этот нож, — сказал Жилов-Райноу. — Этим ножом твой дед перерезал горло одному здешнему парню, которого наши ребята звали Папа Карло Наоборот. А знаешь, почему его так звали?
Тенгиз промолчал. Но Жилову-Райноу ответ был не нужен.
— Папа Карло, если ты помнишь, сделал из березового поленца человечка, — сказал он. — А тот парень, наоборот, очень любил делать поленца из человечков. И непременно выстругал бы из меня березовую чурочку, если бы не твой дед.
— Прадед… — с трудом выдавил Тенгиз. — Не дед, а прадед. — Его понемногу отпускало.
— Пусть будет прадед, — согласился Данила Жилов. — Он подарил мне этот нож и сказал: «Ты сегодня снова родился, старший лейтенант Жилов. Держи на память. Пусть это будет твой талисман». И с тех самых пор мы с этим ножиком всегда месте. А теперь, сынок, скажи мне: ты помнишь, что с тобой произошло?
— Я… Нет… Что со мной случилось? Что у меня с головой?
— Тебя ударили по затылку. Крепко ударили. Может — водопроводной трубой. А может, чем-нибудь посолиднее.
А может, чем-нибудь посолиднее. В полиции сказали: тебя заманили на этот пляж и ограбили. Скажи, сынок, за каким дьяволом тебе понадобился этот закрытый пляж?
— Какой пляж? — спросил удивленный Тенгиз. — Какой…
И тут внезапно память вернулась к нему. И внутри стало холодно.
Жилов увидел, как задрожали бледные губы Тенгиза, и, положив руку на грудь молодого человека, слегка надавил, во второй раз не позволив ему подняться:
— Не надо напрягаться, сынок. Просто скажи мне, в чем проблема.