Он понурился. И я понял, что будет ждать. Очень уж явственно в его мыслях всплыла идея получить с меня все, что возможно, а вторую половину дня просидеть в соседней с домом пивнухе, рассказывая приятелям о тех ужасах, которым я его сегодня подверг. Ну, пусть так и будет, решил я и стал ему показывать, куда мне, собственно, нужно.
17
Этот небольшой пивной подвальчик неподалеку от старинной церкви Никиты Великомученика я заприметил давно. Кое-что у меня с ним связано, но тогда я играл с местными заодно и у нас получилось, а значит, имел право появиться тут и вполне по-свойски спросить одного старого знакомого. Разумеется, тут могли и грохнуть, но могли оказать услуги, которые в другом месте не купишь или купишь гораздо дороже.
Не успел я войти в подвал, как откуда-то в том дворике, где мы нашли размеченную стоянку и где я оставил машину, к моему таксеру подкатили трое жлобов. Я вежливо вернулся, постоял, подождал, чтобы они меня заметили, и попросил их отвалить. Разумеется, я был далек от мысли, что наличие в паче зрения одного свидетеля могло их остановить. Но я надеялся, что они не станут лезть неизвестно на кого за здорово живешь. Я мог оказаться таким авторитетом, что если бы кто-то из них мне просто но понравился, то еще до вечера всплыл бы с распоротым брюхом в Москве-реке.
Но они оказались дураками и задрались. Один даже вытянул руку, чтобы по старой уголовной привычке шмась сотворить. Я перехватил и вывихнул ему кисть, а когда он завопил и согнулся, чтобы ее понянчить, для верности пнул так, чтобы наверняка сломать еще пяток ребер.
Я перехватил и вывихнул ему кисть, а когда он завопил и согнулся, чтобы ее понянчить, для верности пнул так, чтобы наверняка сломать еще пяток ребер. И лишь тогда понял, почему он оказался таким смелым: под старым, потертым плащиком, совсем не по сезону, оказался жилет.
В общем, теперь мне в пору было няньчить ногу, но зато и мой приятель отлетел шагов на пятнадцать, а то, что я даже не поморщился после этого удара, сделало меня в их глазах фигурой, достойной внимания.
То есть двое других тоже взъерепенились, но напролом уже не лезли. Я осмотрелся. В общем, все было тихо, но если я даже отгоню этих ребятишек, почти наверняка скоро подвалят следующие. И попросить таксера покрутиться по округе невозможно, тут бесцельно крутиться еще опаснее, чем торчать на стоянке, и потому, что непонятнее для большинства местных шакалов, и потому, что большему числу глаз покажешься. Тогда я заговорил спокойным, умиротворенным голосом:
— Вот что, ребята. Посторожите мою тачку с таксером, он из робких, а я вам за это по десятке на нос отстегну.
Первым, как ни странно, отреагировал вывихнутый:
— А долго сторожить-то?
Но его я прогнал — нужно быть не только строгим, но и справедливым. А справедливость требовала, чтобы побежденный или хотя бы. опрокинутый враг получал всю меру презрения.
— Ты бы лучше шел себе, парень.
Он все понял и никуда не ушел, просто присел в сторонке, натуго бинтуя руку, ожидая, чтобы приятели заработали обещанные деньги.
Я спустился, осторожно оценивая не только скользкие, истертые ступени, но и стены, и потолок. Микрокамер нигде видно не было, явных ловушек тоже. Видимо, здесь обходились живым наблюдением, оно дороже, но и надежнее.
Внизу оказался зальчик семь на десять метров. По виду — обыкновенная московская тошниловка. Народу не то чтобы много, но есть, правда все — завсегдатаи. Это должно сразу насторожить любого, кто умеет читать такие знаки, но меня это не касалось. Я протолкнулся к стойке, хлопнул ладонью по доске, залитой пивом такой консистенции, что сразу захотелось не только руку вымыть, но и кожу содрать, а потом попросил высоченную тощую девицу принести мне «Лебяжий Дайкири».
Девица поморщилась. Интересно, как при ее образе жизни она еще не разучилась морщиться? И сделала это в настолько укоренившемся стиле, что разом напомнила мне дюжину подобных девиц в других барах по всей моей некогда необъятной родине. Может, такие девицы являются специальной продукцией подпольной генной фабрики, которая создала такой вот сморщенный прототип? А может, в этом заключено искусство таинственного гения, который программирует всех, кто хочет одной лишь своей физиономией всем навеки внушить — держи от меня руки подальше?
Она отошла от стойки, стала что-то сливать в миксер. По ее виду я даже заподозрил, что сказал что-то не то. Но нет, она вдруг замерла, повернулась так, что ее косица выбилась из-под косынки, и уперлась в меня изумленным взглядом. Я улыбнулся и кивнул, чтобы подтвердить, что она поняла меня правильно.
Как сомнамбула, она подняла древний фон, еще без дисплея, а может, специально оставленный таким, чтобы не был виден тот, кто говорит на той стороне линии, и что-то залепетала в него. Обычному человеку это было бы неслышно, но я поднял чувствительность слуха и разобрал:
— Требует «Дайкири». Лебяжий. Чего делать-то?
Ответ она выслушала молча, кивая головой, как болванчик. Потом смешала требуемое пойло, поставила передо мной и даже попыталась улыбнуться. Лучше бы не пыталась, я ведь не железный, мог и убежать.