Глава двенадцатая
Хотя и дурак и умный смотрят на одно и то же дерево,
дураку оно кажется совсем иным, чем умному.
Уильям Бленк
Есть вещи, которые даже безголовым приходят в голову.
Эжен Ионеско
Проводив гостей, я глянул на часы и охнул — десять минут двенадцатого. К Соколовым и звонить уже неудобно, а я ведь обещал прийти… И Герка этот со своим гениальным котом, наверное, меня презирает… Тьфу ты, вот несчастье!
Пока я так стоял на площадке и раздумывал, дверь квартиры Соколовых тихонько приоткрылась, и я услышал шепот:
— Да вот он стоит. Ну, иди, чего же ты?
Потом Валерка вытолкнул на площадку хмурого Герку все с той же шевелящейся корзиной в руках.
— Игорь Николаевич, у нас уже все спят, — громко зашептал Валерка, подойдя ко мне. — Ну, можно к вам?
— А Барс как же? — неуверенно возразил я, кивая на корзинку.
— Так вы ему внушите! А потом они с Мурчиком определенно подружатся. Мурчик, он такой… Вы даже просто не представляете себе, какой он!
— Ну идемте, — сказал я, сдаваясь: что было делать!
Из передней я осторожно заглянул в большую комнату — Барс крепко спал на тахте. Я знал, что вскоре он встанет, потребует еды и чтоб была застлана постель: он привык спать у меня в ногах и всегда часов в десять-одиннадцать вечера начинал ныть, чтобы стелили поскорей — спать, мол, хочется. Но пока он спал, можно было отложить внушение, я и без того устал.
Мы пошли в мамину комнату. Я уселся в кресло под торшером и лениво смотрел, как Герка отвязывает ситцевую покрышку со своей плетенки. Герка был парнишка малорослый, щупленький. Я сначала решил, что ему лет десять, а оказалось, что он ровесник и одноклассник Валерки. Вообще я сначала отнесся к нему несерьезно и даже слегка пренебрежительно за то, что он так вот, в открытую плакал при посторонних. И тоже это было неверно с моей стороны, как вскоре выяснилось.
Герка откинул покрышку, и из корзинки медленно поднялась черная кошачья голова; кот сел, с достоинством оглядел всю комнату, потом уставился на меня.
— Ну, вылезай, друг, давай знакомиться! — сказал я, тоже с интересом глядя на него.
Кот положил лапу на край корзинки, но тут же убрал ее и, коротко мурлыкнув, поднял глаза на Герку.
Кот положил лапу на край корзинки, но тут же убрал ее и, коротко мурлыкнув, поднял глаза на Герку.
Герка осторожно вынул кота из корзинки и поставил на пол.
— Это Мурчик не хочет корзинку опрокидывать, — сказал он.
— Ну да? — усомнился я. — А почему?
— Он не любит, когда шум и беспорядок, — вдумчиво пояснил Герка. — И потом ему неудобно перед вами, что он неаккуратно вылезет.
— Ну и ну! — сказал я с сомнением. — Какой кошачий маркиз, подумаешь!
Валерка хихикнул, но тут же серьезно заверил:
— Правда, правда, такой уж он! Я сам наблюдал.
— А мебель он дерет, твой маркиз? — осведомился я.
— Не-а. У него доска для когтей есть! — с гордостью ответил Герка.
Мурчик еще раз медленно оглядел комнату, потом подошел ко мне. Впечатление он производил величественное и несколько мрачное. Во-первых, он был невероятно большой, попросту гигант, я таких котов даже и не видел никогда; к тому же гладкошерстый, без всякой пушистости, увеличивающей подлинные размеры: кот в натуральную величину, с крепкими мускулами, атласисто переливающимися под холеной шкуркой. Во-вторых, Мурчик был беспросветно черный и блестящий, как антрацит. Идеально черный. Даже ноздри и губы у него были черные. И громадные круглые глаза его сейчас казались черными: зрачки к вечеру разлились, вокруг них оставалось лишь узкое зеленое кольцо радужки. Глаза эти поражали воображение, пожалуй, еще больше, чем гигантский рост: ярко горящие, очень умные и внимательные глаза. И вообще было что-то необычайное во всем облике этого черного гиганта. Я пригляделся. Нос у Мурчика был большой и не такой плоский, как у большинства котов, он выступал очень заметно, — должно быть, это придавало морде Мурчика особое выражение. Но было еще что-то, чего я не мог сразу определить. Впрочем, главное — глаза! Ох, и глазищи, красоты невероятной! И смотрит так, будто все понимает. У котов ведь обычно глаза немного стеклянные и взгляд будто равнодушный, по сравнению с преданными влажными глазами собак, и по цвету больше похожими на человеческие. Глаза Барса мне вначале тоже казались, я помню, не очень-то выразительными, а потом я уж привык и вроде стал понимать его взгляд — еще до всей истории, в пределах нормы, так сказать. А Мурчик меня сразу поразил — прямо колдовские глаза, да и сам он весь какой-то волшебный кот, как у Булгакова в «Мастере и Маргарите», только с явно выраженным трагическим и романтическим оттенком, без всякого шутовства, к которому был склонен булгаковский Бегемот.
— До чего ж ты картинный зверь! — с восторгом сказал я. — Тебя бы в кино снимать для какого-нибудь фильма-сказки… Знаешь, сцена в избушке у колдуньи или что-нибудь в этом духе.
Сказал я это просто так, не думая, и крайне удивился, когда Герка с отчаянием прошептал:
— Ну всё! Видишь, и он тоже…
А Валерка, тоже явно обескураженный, неуверенно утешил его:
— Да Игорь Николаевич это в шутку, чего ты!
— Конечно, в шутку! — поспешил заверить я. — А что? Объясните вы наконец, что случилось и почему вы так опасаетесь за Мурчика?