— Ничего себе — просто! — усмехнулся Володя. — Значит, он, по-твоему, может реагировать на такие сложные мысли?
— Погоди, погоди! — сказал я, стараясь поймать ускользавшую идею. — Не на саму мысль, конечно, а на ее эмоциональную основу. Поскольку эта эмоция имела прямое отношение к нему.
Володя одобрительно кивнул и начал строчить в блокноте.
— Вместо того чтобы прибедняться и разыгрывать из себя этакого ползунка с высшим образованием, ты бы лучше применял свои мозги по их прямому назначению, — сказал он, кончив писать.
— Вместо того чтобы прибедняться и разыгрывать из себя этакого ползунка с высшим образованием, ты бы лучше применял свои мозги по их прямому назначению, — сказал он, кончив писать. — А теперь сосредоточься и постарайся провести внушение под строгим самоконтролем. Вот тебе задание…
Ничего с этим самоконтролем не получилось. Можно было подумать, что Барс, сидя у меня на руках, вместе со мной прочел задание в блокноте. Только я повернул голову к нему, как он сказал: «Ммяхо, мурра, мам-ма!» — очень отчетливо и именно в той последовательности, которую наметил Володя.
— Надо будет выяснить, — сказал Володя, отметив неудачу экспериментов в блокноте, — всякий ли кот может так легко выговаривать хотя бы эти слова. А вообще перейдем к другим вариантам.
Мы в этот вечер перепробовали несколько вариантов. Я внушал Барсу задание из другой комнаты; это получалось, только Барс очень нервничал и, еле выполнив задание, кидался на закрытую дверь и мяукал: он вообще не любил закрытых дверей, а уж если мы с ним оказывались по разные стороны двери, он немедленно принимался вопить. Но задания он все же воспринимал и выполнял безошибочно; я только глаза таращил от удивления. Потом-то я всяких книг начитался и узнал, что у Дурова, например, такие вещи тоже получались, и большей частью превосходно. Но, во-первых, тогда я этого не знал, а во-вторых, Дуров великий дрессировщик, знаток зверей, и в какое сравнение с ним могу идти я, жалкий дилетант?
Потом Володя попробовал внушать Барсу, но ничего не получалось. На этот раз Володя не обвинял меня. Правда, я по его инструкциям уходил на кухню и даже на площадку лестницы. Барс даже не очень нервничал и не рвался за мной так отчаянно, как в то время, когда я проводил внушение из другой комнаты. Но и приказов Володи он не выполнял. Не то он их вообще не воспринимал, не то не хотел выполнять: начинал действовать, но сразу прекращал и валился на пол, жалобно мяукая.
— Хватит! — сказал наконец Володя.
И я с удивлением понял, что он слегка сердится. »
На кота он, что ли, обиделся, — подумал я, — или все же на меня: думает, что я мешаю их контакту?» Но, между прочим, я и сам не мог толком понять мешаю я или не мешаю. Ведь я о них обоих все время невольно думал, сидя на кухне или стоя на площадке лестницы, а как эти мои мысли сказывались на ходе эксперимента, кто его знает.
Володя еще раньше позвонил Гале, чтобы она приезжала. И пока мы обсуждали результаты опытов, Галя появилась вместе с Барри. Я прикрыл дверь в комнату, и Барри, вежливо улыбаясь, аккуратно простучал своими черными когтями по паркетинам передней. Он был такой большой и пышный, что в передней сразу стало тесно — не повернешься.
— Ну, до чего ж ты хорош, братец! — с восторгом сказал я: Барри восхищает меня каждый раз, как я его вижу.
Тут за дверью послышался глухой протяжный стон, полный тоски, и я опрометью бросился в комнату. Барс забился в угол тахты, за подушку. Он страшно распушился, увеличился вдвое, глаза посветлели, округлились, стали громадными. Я взял его на руки — он весь дрожал. Что удивительного: ведь никогда он собак не видел, а тем более в своей квартире.
— И не стыдно тебе? — сказал я с сочувствием. — Такой ты умный, взрослый, образованный кот, даже говорить умеешь, — и вдруг такой передовой представитель кошачества позорно дрожит от страха перед дружественно настроенным псом! А как же тогда проблема контакта и всепланетного содружества?
Я привык в разговорах с Барсом рассчитывать на то, что он воспринимает общую эмоциональную окраску, интонацию, а не точный смысл слов. Но сейчас мне показалось, что Барс воспринимает не только интонацию. Во всяком случае, он перестал дрожать и судорожно впиваться когтями в мою спину, повернулся, заглянул мне в глаза и коротко мурлыкнул.
— Ну что, пойдем знакомиться? — спросил я, указывая на дверь.
Кот вздрогнул и напрягся. Когти его на мгновение опять впились мне в плечо, но сейчас же разжались.
Барс судорожно глотнул и облизнулся — это у него всегда служило признаком волнения, а потом раскрыл рот и сказал: «Мам-ма!» Подумал и добавил явно вызывающе: «Ммяхо, мурра!»
После этого он опять посмотрел на меня и подмигнул.
Подмигивание, как я уже говорил, означало у него нечто вроде приглашения действовать, к этому-то я привык. Но вот держать на руках собственного кота, мирное домашнее животное, знакомое тебе до каждой полосочки, до зазубрины на ухе, оставшейся после слишком оживленной игры с Пушком (тот был нервный, вспыльчивый и мог иной раз так цапнуть — будь здоров!), и видеть, как этот кот раскрывает розовую пасть с черной каемкой по краям и выговаривает человеческие слова со странным кошачьим акцентом… Нет, как хотите, можете считать меня слишком чувствительным, но только я и сейчас — через два месяца с лишним — к этому не вполне еще привык!