Петрович призывно икнул. Меринов налил ему еще и внезапно обратил внимание на странного человека, сидевшего неподалеку на пластмассовом стуле.
Человек выглядел очень уставшим и был очень нестандартно одет. Измятая от сабельных ударов, проржавевшая насквозь кираса, на груди которой виднелись признаки полустершегося животного — кажется, льва. Грубые, тяжелые кожаные штаны с запахом, по сравнению с которым общение с козлом покажется визитом на парфюмерную фабрику. На здоровенных, мускулистых ручищах — железные перчатки, на голове изъеденный коррозией шлем — из такого же мятого и ржавого железа, что и кираса. В одной руке человек держал консервную банку, а другой — вскрывал ее огромным, хотя и затупившимся, тесаком. Его квадратное лицо обрамляла густая и окладистая рыжая борода, в которой застряли спички, хлебные крошки и волокна табака. Злобные голубые глаза внимательно осматривали проходящих мимо людей. Осклабив рот, полный черных, гнилых зубов, бородач поднял тесак и сначала показал им на Меринова, а потом показательно провел лезвием по горлу. Хотя участковый в полной мере сознавал, что ничего ему, мертвому, этим тесаком сделать нельзя, настроение у него почему-то испортилось.
— Это что за рожа такая, Баранов? — шепнул он банкиру, дергая его за рукав. — Прямо маньяк серийный, не иначе… морда, как у бандита, кирпича просит.
— Вон тот, что ли? — оглянулся через плечо банкир и весело отсалютовал человеку с бородой поднятием руки. Тот невнятно промычал в ответ, жадно обкусывая извлеченный из банки кусок тушенки. — Это, брат, знатная персона. Сам германский император Фридрих Второй Барбаросса, то бишь «рыжебородый». Дядя этот был крутой завоеватель и убийца — ванны утренние принимал из кровищи, что твой Дракула. В честь него Гитлер свой план нападения на Союз назвал — может, слышал? Так вот, лет восемьсот назад Барбаросса взял да и утонул во время переправы через реку с сильным течением — что самое обидное, река эта была ему по колено. И понятно, почему утонул — он бы еще на полцентнера больше доспехов надел. Тело нашли, но похоронили по-идиотски: плоть в сирийской Антиохии, кости в ливанском Тире, а сердце и внутренние органы — в турецком Тарсусе. На хрена они его разделали, как курицу, да еще и в разные города развезли — понятия не имею. Хорошо еще, что голову в бочке с капустой не заквасили. Ну а пока все останки в одном месте не похоронят, он обречен бомжевать в транзитном зале . Спит на картонке возле помойки — кровати и то своей нет.
Барбаросса рычал, жуя тушенку. По бороде стекал янтарный жир.
— Однако, — поразился услышанному участковый. — И верно, не повезло парняге после смерти — понятно теперь, почему он такой злой.
— Он и при жизни добротой не отличался, — пожал плечами банкир.
— Слушай, — неожиданно озарила Меринова потрясающая мысль. — Утонул он, говоришь? Так, стало быть, Чапаев по идее тоже должен быть здесь?
— Василий Иваныч? — флегматично ответил Баранов. — Ну конечно. Позвать? Только не рассказывай анекдот про него, плиз, — разорвет в клочья. — И, не дожидаясь ответа, зычно крикнул через ряд цинковых кроватей: — Василь Иваныч? Ты чего там жмешься? Айда с нами водку пить!
Раздвинув толпу молчаливых прохожих, к ним протиснулся улыбчивый человек с лихо закрученными усами, в обветшавшей гимнастерке, украшением которой служили вцепившиеся клешнями в нагрудные карманы засушенные раки. На голове его красовалась «кубанка» с красной лентой, а в нитяной сумке через плечо имелись две громадные картофелины.
— Водочки? Гм-гм. Что ж, это можно, — он привычно заломил «кубанку» на затылок. — Хоть ты, Андрюша, и буржуй, но все-таки мужик душевный.
Меринов раскрыл рот, наблюдая, как Василий Иванович с благодарностью принял из рук банкира граненый стакан.
— Хоть ты, Андрюша, и буржуй, но все-таки мужик душевный.
Меринов раскрыл рот, наблюдая, как Василий Иванович с благодарностью принял из рук банкира граненый стакан. Герой революции опрокинул его внутрь, крякнул и вытер усы. Закусывать он, как и полагается, не стал.
— Буржуи тоже люди, Василь Иваныч, — весело сказал Баранов, булькая водкой. — Вот ты, например, сабелькой белых рубал? А теперь смотри — че толку было воевать? На том свете и красные, и белые все одно вместе.
— Обидно, — подтвердил Чапаев, вновь утирая пропитавшиеся дармовым угощением усы. — Но ты знаешь, как мне сказал здесь некогда один бродячий философ, оmnia transeunt, id quoque. То бишь, и это пройдет. Глядишь, вы скоро передумаете и решите опять коммунизьм строить.
— Нет уж, — передернуло Баранова. — Ты, дорогой товарищ комдив, водочку-то хлебай, но не каркай с прогнозами. Нам такого счастья второй раз не надо.
Эта циничная фраза Чапаеву явно не понравилась, но наезжать на своего благодетеля, не в первый раз угощавшего его беленькой, ему показалось нетактичным. Тем не менее сорваться на ком-то требовалось. Выплюнув из угла рта маленького лягушонка, Чапаев уставился на плечи Меринова.
— А чой-то у тебя погоны-то сорваны? — поинтересовался комдив, засучивая рукава и подтягивая к себе оторопевшего участкового. — Маскируешься, что ли, белая контра? Щас потащим в ЧК — в момент на чистую воду выведем.