— В самом замке ни одна даже самая хлипкая дверь не вылетела — но сила жрецов легко поражала защитников, на зависть любому мору, — в голосе маркиза скользнула горечь. — Мои сыновья были уже на стенах, и первый удар смёл их вместе с сотней людей. Я задержался у себя, чтобы набросать и разослать с голубями несколько сообщений хотя бы ближайшим соседям… а потом, когда сбежал из своих покоев во двор, оказалось, что защищать замок мне уже не с кем…
Старый граф заиграл желваками, успокаивающе положил ладонь на плечо обезумевшего от горя и усталости дворянина.
— Маркиза?
Тот покачал головой.
— Фелиция была в летнем саду. Она закрыла своим телом дочь… и то, что осталось от неё и служанки, мне не забыть никогда. Я смутно помню, как подхватил малышку к себе в седло и через мост, на тот берег… и по лесной дороге сюда, к вам, — всё же он нашёл силы поднять лицо. — Граф Эверард, я не прошу у вас убежища или защиты — но прошу уберечь мою дочь.
Роджер, будущий граф Эверард, глухим голосом выдавил сквозь давно побелевшие от гнева губы:
— Я воспитаю её, как свою родную — клянусь!
Граф хмуро кивнул.
— Хорошо сказано, сын мой, — он вздохнул, уставясь в каменные плиты двора невидящим взглядом. Затем встряхнулся и поднял голову. — Маркиз, если вы собираетесь повернуть коней обратно и затем геройски пасть в бесславном бою, это будет не лучшее решение.
Делорж сдержался из последних сил.
— Мне больше ничего не остаётся, граф. Если сумею достать мечом хотя бы одного святошу — умру затем с лёгким сердцем.
— Кстати, — поинтересовался сын графа Эверарда. — С какого расстояния достаёт нынешняя благость жрецов и паладинов церкви Хранителя?
Маркиз хмуро задумался, и на его грязное лицо набежало сомнение. Он пожал плечами и сообщил — как минимум с двухсот шагов. Затем с кислой миной признал, что его меч и даже копьё куда короче.
— Послушайте, маркиз, — решился Роджер, — Я ничего не могу обещать лично вам. Наверняка сейчас штурмуют замки баронов… Но чует моё сердце — когда святоши полезут в мои земли, каждый хороший боец будет на вес золота. Примите моё гостеприимство, отдохните… а я, кажется, догадываюсь, что можно предпринять.
Как ни было мерзко на душе у маркиза, но брови его от удивления поползли вверх.
Он поднял недоумевающий взгляд на старого графа, и от спокойного выражения глаз того ему отчего-то стало не по себе.
— С каких это пор сын распоряжается в замке при живом отце?
Только сейчас он обратил внимание на еле заметную бледность на челе старого графа, на какую-то восковую прозрачность кожи. И увиденные перемены ему здорово не понравились — с детства он привык, что властитель Семигорья вечен и несокрушим словно дуб. И что его слово по-прежнему ценится даже не на вес золота — на вес крови. Если и есть в этом мире что-то постоянное и надёжное, то это старый граф Эверард.
— Да, мой друг, — голос вельможи прозвучал хоть и негромко, но всё же не дрогнул. — Я уже огласил свою волю и после своей кончины власть переходит моему сыну Роджеру. Моё время здорово укоротили…
Маркиз проследил за его сверкнувшим ненавистью взглядом и содрогнулся — с одного из заострённых кольев, словно колючим венцом опоясывающих привратную башню, на уходящую в низины дорогу смотрела освещённая заходящим солнцем голова брата Тавира. Остекленевшие глаза словно провожали взглядом медленно бредущий купеческий караван, будучи не в силах наглядеться последний раз. И седые волосы шевелились на ветерке, будто жрец ещё был жив и просто замер в раздумьи. Картину портил лишь блестящий знак Хранителя, забитый кем-то глубоко в рот. А на потемневшем от времени дереве уже присохла тёмная, почти чёрная человеческая кровь.
— Как это произошло? — маркиз Делорж судорожно сглотнул.
— Стража у входа в покои отца оказалась усыплена, — неохотно отозвался новый граф Эверард. — А граф принимал вечернее омовение… вот тут-то святоша и приблизился, обманув слуг. Кинжал был отравлен.
Рука ошеломлённого маркиза рванула пропотелый и запылённый ворот, и с него на камни стрельнула отлетевшая перламутровая пуговка.
— Неужто нет способа?.. — его осипший на ветру голос окончательно сел.
Старый граф закрыл глаза, подставив лицо легчайшему порыву летнего ветерка и улыбнулся — тонко, легко, как умел лишь он. Разумеется — способ есть. И Айлексу едва ли не силой пришлось дать укорот, чтобы тот не применил свои меры. Только зачем? Годом раньше, годом позже — нет, лучше сейчас, пока болезни и старческое слабоумие ещё окончательно не завладели телом и помыслами некогда одного из сильнейших воинов пограничья…
— Есть ли что-то другое, что способно сплотить дворян против общего врага, кроме известия о злодейском убийстве повелителя Семигорья?
Подавленное молчание было ему ответом. И маркиз, не стесняясь застящей глаза мокрой пелены, с горечью подумал, что никогда ему не быть столь же великим человеком, как этот старый худощавый граф, в каждом слове и поступке которого больше смысла и благородства, чем в дюжине здоровенных и горластых баронов да рыцарей. И с уходом прославившего своё имя в доброй дюжине легенд Горного Дракона, графа Эверарда, закончится целая эпоха.