— Давай, святой отче, чаруй — кажись, вышло.
Низенький пузатый жрец с причудливым знаком Всех Ветров на широкой груди, дотоле сидящий в сторонке и вроде безучастно глядящий в раскалённое нутро горна, подхватился с низкой колченогой лавки. Кивнул, голой ладонью выхватил из-под клещей кузнеца светящуюся поковку. Другой рукою поддёрнул повыше рукав — чтобы не затлел — а потом властным жестом воздел её над изредка брызжущем искорками сгорающих пылинок клинком.
Даже короткая молитва в устах истинно осенённого небесной благодатью — это не шутка. Не бахвальство и не пустобрёх невежды. Сила, сила изливалась из никогда не спящих в горних высях ветров и причудливой вязью ложилась на радостно и неистово полыхнувший навстречу металл.
Поверхность помутнела, затем почернела от едва сдерживаемой мощи.
Дух огня принял почти человеческую форму, перетёк поближе, всмотрелся. Забубнил что-то низким рокочущим басом на неведомом древнем языке, распрямился.
— Света лунного добавь — осадить чуток надо.
Жрец кивнул. Шагнул наружу, воздел к ночным небесам светящееся изделие, придерживая за хвостовик. И металл в косо падающих в замковый двор лучах ночного свеила послушно успокоился, покрылся желтовато-серыми потёками — а всё ж узор не сложился.
— Слушай, это точно меч твоего отца? — поинтересовался неимоверной плечистости мужик, что оставил качать меха и теперь остервенело чесался на буйно поросшей груди.
Айлекс прекратил подпирать стену в дальнем углу, где устроился подальше от жара и запахов дыма да железа, кивнул.
— Он у меня в руке всегда пел.
— И какую песню? — жрец Всех Ветров, что уже вернулся в кузню, нахмурился, глядя на переливающийся мутным жаром клинок в своей руке и что-то сосредоточенно обдумывая.
Парень чуть смутился, пожал плечами.
— «Задирай подолы шлюхам», а что?
Старый кузнец осклабился, коротко хохотнул и кивнул в ответ.
— Всё верно, малыш — когда-то давно та старая песенка была любимой у твоего отца. Мы с ним вместе, бывало, как… эх, было времечко!
Жрец нахмурился и неодобрительно покачал головой.
— А отчего ж такую похабень? — он попробовал пальцем светящееся остриё клинка и поднял на Айлекса мерцающий Силой взгляд.
Но кузнец и подмастерье тут же дружно вступились за парня.
— Дык, Альфред в ту пору молодой был, шалопутный. Да и песенка хоть и дрянь, но ритм задаёт чётко — хоть плясать где, хоть молотом бить, хоть в бою восьмёрки влево-вправо нарезать по головам вражьим, — мастер усмехнулся в мокрую от пота бороду.
И прихлопывая ладонями, с ухмылочкой поглядывая на насупившегося святого отца, скороговоркой пропел:
— Задирай подолы шлюхам и на деньги не скупись! Гм… ну, и так далее.
Жрец вздохнул. Посмотрел на него и не сдержался — тихонько и жизнерадостно заржал.
— Да уж, весело было, пока трактир «Кабанья голова» после одной гулянки не сгорел. Помнишь?.. — он посерьёзнел, взглянул Айлексу в глаза — глубоко, так что захолонуло сердце.
— Руку давай! Да не левую, дурья башка!
И едва тот, ощущая как от волнения гулко и страшно заколотилось сердце, закатал рукав, жрец сварливо буркнул что-то из своих тайных обрядов, легонько царапнул горящей сталью по коже — так, чтобы на поверхность меча потом упало несколько алых капель. Старый клинок отца, что после долгих лет забвения и темноты снова отведал горячей крови, сначала засветился неистово ярким, будто спустившимся с небес солнцем.
Затем словно подавился внутренним светом, распознав родную кровь — не мелочь, как известно. И потух в тот же миг, словно и не был только что раскалён до жёлто-оранжевого нестерпимого сияния.
За исключением духа огня, что с перепугу сжался в небольшой шар и на всякий случай перетёк поближе к огненному нутру горна, все в кузнице убрали от глаз ладони, удивлённо проморгались от так и пляшущих перед глазами огненно-мутных зайчиков.
— Ох и зараза, впервые такое вижу, — кузнец протёр слезящиеся глаза. — Ну, не томи, отче — что там вышло?
Однако почтенный жрец разразился отборной руганью, приплясывая на месте и тряся рукой. Точно как тот старый матершинник-боцман, добрый десяток лет бывший живой достопримечательностью в любом кабаке Тарнака и окрестностей на добрый десяток лиг вокруг.
Точно как тот старый матершинник-боцман, добрый десяток лет бывший живой достопримечательностью в любом кабаке Тарнака и окрестностей на добрый десяток лиг вокруг.
— Кусается, железяка!.. — он загнул ещё немного — в закатного ветра твою гоблин-перемать, пять поганых гробов повапленных да в чью-то ж… гм, задницу. Но слышно было, что это уже так, без прежнего запала — больше по привычке.
А на утоптанном до звона земляном полу лежал ладный клинок, и склонившиеся над ним люди да по неуёмному любопытству просочившийся меж них огневик с удивлением увидали, как по поверхности стали медленно плывут, переливаясь и сменяя друг друга, прихотливые растительные узоры. То мелколистный побег папоротника радовал взоры нежной зеленью, то меж густых листьев черёмухи распускались пышные соцветия, затем плавно сменившиеся летним разнотравьем.
— По хозяину и клинок, весь из себя лесной как наш Айлекс, — с облегчением засмеялся кузнец.