На миг коснувшись щеки светлыми волосами, она махнула головой в ту сторону, где рыже-серый плут с приметной чёрной подпалинкой на кончике гордо задранного хвоста что-то вынюхивал у корней старого дерева.
— Ветры, те вообще балуют меня своим вниманием, а каждый лист или травинка ласково встречают и не обижаются, если я их сорву. И рассказывают, что попрошу…
Вообще, Айлекс слегка задремал на полуденном солнышке, и ему лень было вставать и тащиться куда-то… но ответить на вопрос и даже завязать вялое подобие разговора сил всё-таки хватило.
— Вообще, граф сказал — две-три седмицы… пятнадцать дней уже прошло, — он почесал нос, куда нескромно щекотнула влекомая её рукой травинка. Фыркнул на Мирдль, шутливо цапнул зубами за изящную девичью кисть, отпустил. — А по мне, вовек бы отсюда не уходил.
— Отчего так? — девица оставила травинку и спокйно, безо всякой задней мысли, кончиками пальцев водила по его лицу, шее и груди. Ничего такого, не подумайте — просто красивый парень… почти как рысь, которую можно запросто почесать под мордочкой или погладить как кошку.
— Здесь нет жестокости, нет подлости, — попробовал было объяснить Айлекс. Он вздохнул, когда мягкие губы шаловливо куснули за ухо, и зажмурился с довольным видом.
— Даже вчерашний оленёнок, которого мы съели, или немерянное количество земляники, которую кое-кто стрескал, — тут его глаз приоткрылся и с прищуром, лукаво глянул на улыбнувшуюся Мирдль. — Всё это так… мы берём, но мы же и отдаём.
Женщина задумчиво посмотрела, как лис, изогнувшись в неимоверном прыжке, почти у самых её босых ног таки изловил жирненькую мышку и тут же шмыгнул с добычей в еле шевельнувшиеся за ним кусты.
— Да что ты знаешь о жестокости? — в её голосе прорезалась неожиданная тоскливая нотка.
Мирдль вытянула перед лицом парня ладонь, на которую тотчас же с дерева спикировала перепачканная сладкой пыльцой феечка — опять лакомилась, малявка. Миг-другой женщина с лёгкой улыбкой рассматривала чудесное создание, а затем свела пальцы. Чуть заметно напряглись мышцы под загорелой кожей. Сначала раздался сдавленный вопль, затем вскрик. И не успел Айлекс даже подхватиться, как совсем по-цыплячьи захрустели сминаемые крохотные косточки.
Меж красивых пальцев медленно заструился свет, а затем по прихоти хозяйки, крепко сжавшей руку в кулак, изнутри потёк сладкий искрящийся нектар — всё, что осталось от цветочной феи.
Принюхавшись коротко, Мирдль улыбнулась ясной чистой улыбкой.
— Больно? — она вдруг словно обожгла, посмотрела почти в упор в эти синие глаза, в разгневанном блеске которых не так уж и глубоко видела свою собственную, еле сдерживаемую смерть.
— А знаешь, как было больно мне? — она облизнула стекающий по руке сладкий свет и улыбнулась. — Какая прелесть — надо же… Можешь ли ты представить мою сломанную и растоптанную гордость, когда настоятельница подсовывала меня подстилкой под важных адептов из святого круга — или кичливых дворян, проездом останавливавшихся в монастыре по пути к целебным источникам? Нет, не можешь ты знать, что это такое, когда обладающий незаурядной силой святой брат поганит не только тело, но и самую душу, вымывая и напитывая её святой мерзостью через… и всё это с именем Хранителя на устах!
Чуть склонив голову набок, Мирдль всё смотрела и смотрела, чувствуя, как она тонет в этом взгляде. С трудом она моргнула, оторвалась. На пределе душевных сил отвернулась чуть и обратила внимание на свою раскрывшуюся ладонь, где ещё колыхалась крохотная лужица янтарного сияния.
Скосив глаза обратно, спросила вдруг:
— Сила Жизни, говоришь? Где она, слепец? — склонив лицо, зачерпнула нектар губами — и мягко прильнула к его.
«Пей, глупый мальчик… твоё добро и твой принцип наименьшего зла не имеют ничего общего с жизнью. Слишком легко и просто быть всего лишь воином, даже таким, как ты. Тут добро, там зло — руби вражин, да?..»
Однако, он услышал — оказывается, это так просто — передавать мысли… ошеломлённая Мирдль почти успела понять, как она это сделала, как задохнувшийся от ласки и ненависти Айлекс рванул своё лицо в сторону, кусая губы и не будучи в силах разобраться в себе. И голос его оказался глухим, безжизненным.
— Тогда отчего ты с ними, а не со мной?
Женщина ласково взъерошила его волосы, погладила непокорную прядь за ухом.
— Хочешь знать? Что ж… раз у нас пошёл такой разговор… после того, как со мной развлекались сразу трое важных мужчин, от которых зависело — получит ли монастырь пожертвование на весьма круглую сумму… в общем, потом я пыталась наложить на себя руки.
Мирдль осторожно положила голову на грудь парня, пытаясь понять, чего же она чувствует больше — отвращения к грубым похотливым самцам или непонятной нежности к этому странному парню, который возможно, просто всего лишь более красивый и менее отталкивающий образчик.
— Однако за мной следили… в общем, потом две грубые монахини с волосатыми лапищами выжгли мне плод купоросом. И я теперь бесплодна, как прокалённая солнцем песчаная пустыня.
Она подняла голову и вновь посмотрела в закаменевшее лицо.
— У меня не осталось даже души — только красивая оболочка. Что я могу дать тебе, кроме своего тела? Хотя, от лесных красавиц тебе того и вполне хватает… но я не такова. И даже фея горного озера не смогла помочь мне… поздно, поздно мне менять лодку в которой плыву, — Мирдль вздохнула и снова осторожно, робко прильнула к Айлексу, пряча лицо — только бы он не заметил её слёзы. Оказывается, она ещё умеет это — плакать…