— Знаешь, Иван, — зашептала она на ухо, — по утрам я боюсь просыпаться. Это странно и глупо, но это так… знаешь, мозг просыпается, а глаза открыть страшно — вот откроешь, а вокруг белый туман, вокруг Осевое, и будто все, что случилось тут, это сон, будто я и не выходила оттуда, и нет никакой Земли, нет тебя, ничего нет, только призраки. А потом глаза открываются… и сразу приходит память: рогатые, трехглазые, бойня, черная мертвая Земля. И игла в сердце — лучше бы вообще не просыпаться! лучше бы в тумане! в Осевом! где угодно! Бежим отсюда, Иван! Бежим, куда глаза глядят!
— Успокойся, любимая, — Иван прижал ее голову к своей груди, огладил плечи, спину. — От себя не убежишь. Вот сидела бы спокойно на «Ратнике», плыла бы сейчас где?нибудь далеко?далеко отсюда, в покое и тиши, в мире и благодати… а старенький адмирал?дедушка тешил бы тебя звездными байками, и спала бы ты там спокойно, тихим сном младенческим… — пред глазами у Ивана вспыхнуло вдруг тысячами солнц раскаленное марево, океан огня. И пропало мимолетным видением. Он тяжело вздохнул, что?то там случилось с флагманом Второго Звездного. Что?! С ними со всеми что?то случилось. А бежать, действительно, некуда.
А бежать, действительно, некуда. — Поцелуй меня! — попросил он. И после того, как она выпустила его губы из своих, добавил: — Постарайся уснуть. И ничего не бойся. Мы не одни…
— Не одни? — изумленно переспросила она. i
— Да, — ответил он, опуская свою тяжелую и теплую ладонь на ее веки, — с нами Бог. Это правда. А теперь — спи.
Она уснула сразу — расслабилась, обмякла, лицо ее прояснилось и стало во сне по?детски беззаботным. И Иван вздохнул еще раз, но теперь уже облегченно.
Ему тоже надо было выспаться хорошенько. Утро вечера мудренее. Хотя и неясно было, где утро, где вечер — над Землею вечная серая тьма. Угрюмая ночь!
Они стояли посреди бескрайнего поля. Огромной шарообразной тенью, кораблем?призраком в ночи. И ни один выползень не мог подползти ближе чем на версту к шару. Антарктические подледниковые зоны они покинули больше суток назад. Начинать надо было с России, это понимал каждый, даже облезлый оборотень Хар. Но как начинать?!
Иван закрывал глаза. И все принималось кружиться, вертеться под его сомкнутыми веками: лица, полосы, круги, улицы каких?то городов, рогатые рожи, ячейки и соты в хрустальных глубинах гиргейского ядра, голубые глаза Чему?чжина, потом будто порывами урагана приносило фурию в развевающихся черных одеждах, а за ней накатывал мрак, и во мраке бились привязанные к поручням две маленькие фигурки, и глухой далекий голос повторял и повторял: «человеку незачем идти во Вселенную, ему определено иное место… иное! определено!», и снова наваливался тяжелый, не дающий спать мрак, и во мраке этом поперек старинного стола, прямо на опрокинутых пузатых бутылках, на полураздавленном черством каравае, на осколках глиняной посуды, посреди пепла и мелкого мусора лежало грузное и жалкое тело Луиджи Бартоломео фон Рюгенау, и горло старика Лучо было перерезано от уха до уха, а тощий Умберто висел на стене, и три черных дротика торчали из его шеи, груди и паха, и чем дольше Иван внутренним взглядом, не открывая глаз, вглядывался в Умберто, тем сильнее того начинало разносить, и почему?то лицо его наливалось старческим румянцем, а на висках вырастали седые баки, и из?под носа к краешкам губ, и дальше, начинали тянуться пышные белые усы, и что?то сияло на белой широкой груди… Они всегда были на Земле. И год назад, и два, и за три тысячелетия до прихода Спасителя, который спас обезумевший род людской один раз, но не дал ему никаких обещаний на будущее… Меч Вседержителя! Это было не во сне, не в бреду! А сейчас опять наваливается тьма?тьмущая. Тьма!
Иван осторожно повернулся, чтобы не разбудить ее, Светлану, лег на спину, закинул руки за голову. И открыл глаза.
Прямо над ним нависала блудливая и гадкая рожа Авва?рона Зурр бан?Турга в самом мерзком его воплощении. Чего?чего, а этого Иван увидеть не ожидал.
— Не признаешь? — глумливо спросил бес. И выпучил из?под нависающего капюшона наглые выпученные сливами черные базедовые глазища.
— Сгинь, нечисть! — прошипел Иван, совсем тихо, боясь разбудить Светлану.
— Не волнуйся, мой друг и брат, она не услышит нас, — хлюпая носом, безбожно картавя и сопя, скороговоркой выдал Авварон. — Мертвые не слышат, а ведь она так же мертва, как и другая твоя пассия, которую ты уложил на вечные времена в хрустальный гроб. У тебя странный вкус на этих… — крысеныш?колдун сделал вид что замялся, и с обвислой губы его потекла слюна, дряблые щеки затряслись, — почему бы это а? Наверное, потому, Ваня, ты не догадываешься? — тон его вдруг стал зловещим, — потому, что ты сам мертв! Или ты забыл, как лежал предо мною во прахе червю подобно?! Или ты не помнишь, как давили на тебя свинцовые волны Океана Смерти?! Ты мой раб, Иван. И ныне, и присно, и во веки веков!
Иван вскинул руку, желая оттолкнуть от себя, отпихнуть наглую нависающую над ним рожу.
И ощутил вдруг, что будто черная гранитная плита навалилась на него, лишая сил, не давая двинуться, приподняться, встать. Так уже было, там, в каменном гробе.
— Ты мой раб! — прохрипело злобно и громко.