На флангах наемники отступили — они, привыкшие драться осторожно и расчетливо, оказались не готовы сражаться с одержимыми, упрямо лезущими на выставленные клинки.
На флангах наемники отступили — они, привыкшие драться осторожно и расчетливо, оказались не готовы сражаться с одержимыми, упрямо лезущими на выставленные клинки. Ренпристские вояки откатились, рассеялись, скрылись в сером потоке воды, низвергающемся с холодных черных небес…
Имперцы оказались перед строем кавалерии, возглавляемой Гезнуром, и, не останавливаясь, атаковали…
…Маршал описал мечом круг из последних сил — казалось, онемевшие руки сейчас вывернутся из суставов… и выронил оружие. Кровавая грязь зашипела, соприкоснувшись с раскаленным лезвием, и мягко сомкнулась над ним. Некромант внезапно обнаружил, что перед ним — никого. Огляделся — имперцы миновали строй его воинов, прошли далее, сомкнулись позади выстроенных треугольником зомби и опрокинули гевскую кавалерию. Гезнур с остатками конницы бежал… а от грозного войска мертвых остались едва ли десятка полтора магиков… да три дюжины неупокоенных солдат, еще держались на ногах. Еще один, явно вышедший из-под контроля, одиноко бродил под дождем, слепо взмахивая расщепленным древком алебарды… То тут, то там в грязи копошились раненные, до которых никому не было дела. Мистик нагнулся, погрузил руки в жидкую красную грязь и с натугой поднял меч.
— За мной! — бросил он. — Отходим!
И повел свое жалкое войско прочь с этого поля — в дождь.
Глава 42
Трельвеллин прислушался — заскрипели ворота, раздался стук копыт, молодые веселые голоса. Возвратился Аллок Ллиннот. Младший сын все чаше отправлялся на разведку, его занимали новые люди, обосновавшиеся в старой крепости недалеко от границы. Эти воины в белых плащах, рассказывал Аллок, умеют воевать не так, как прежние противники, они хитры и осторожны. В крепость частенько подходят новые и новые отряды.
Теперь уже скоро зима, но с наступлением тепла наверняка начнется война — так считает принц. У самого Трельвеллина были сомнения на этот счет, он полагал, что Империя сейчас слишком занята собственными междоусобицами, чтобы пытаться возвратить занятый эльфами Феллиост. С другой стороны, войны не избежать в любом случае, поскольку эльфам нельзя останавливаться. Сейчас Феллиост, но за ним должны непременно последовать другие завоевания, людям нельзя давать опомниться и укрепить границу. Правда, возможности на южном берегу Великой у Первого Народа не те, что на обжитых землях. Здесь слишком слабы гунгиллины создания, зверье уничтожено охотниками, чащобы вырублены под пашни и перерезаны купеческими трактами. А ведь леса с их дикими обитателями — вернейшее оружие эльфов… Делать нечего, здесь, на юге, Мать слаба и приходится волей-неволей учиться людским военным премудростям, верховой езде, применению тяжелого оружия и доспехов. Аллок Ллиннот преуспел в человеческих боевых искусствах, это хорошо. Но он пренебрегает заветами предков, все реже прибегает к мудрости, накопленной веками… Прав ли он?
На лестнице заскрипели ступени, чуткий слух короля различил знакомые шаги, Аллок явился рассказать о нынешней вылазке.
Отворилась дверь, принц вошел и поклонился.
— Ты не стучишь, — заметил Трельвеллин, — а если бы я был занят?
— Мне сказали, что этот, как его… епископ — полчаса назад покинул тебя, — пожал плечами Аллок, и прошел в комнату, бренча кольчугой и по-чужому пахнущий конским потом и сталью. — После его ухода ты всегда подолгу размышляешь, разве не так? Отец, зачем эти беседы?
— Я хочу понять.
— Ты сам говорил, что понять людей невозможно.
— Невозможно? — король приподнял брови. — Я говорил такое? Нет, Аллок, понять короткоживущих сложно, но я уже во многом разобрался.
Зачем, спрашиваешь ты… Это необходимо. Здесь не те леса, что на севере, здесь недостаточно дичи и мало садов. Волей-неволей мы оказываемся в зависимости от дани, которую по совету Филлиноэртли взимаем с местных людей, от их зерна и овощей. Значит, я должен хорошо понимать их. Хотя мне это не по душе… Быть их сеньором, их господином… Это непривычно.
Аллок прошел по комнате, зачем-то выглянул в окно, затем обернулся к отцу.
— Их порядки настолько отличаются от наших? Я думал, люди устроили свои государства, подражая нам.
— Не совсем так. И дело даже не в порядках, они по-иному глядят на жизнь, на землю, на свой народ… Этот рыцарь, которого заколол Филлиноэртли, наверняка глядел из окна, у которого ты сейчас стоишь. Он видел замок, лес. Пашню, дорогу… он видел людей во дворе и за воротами. Он думал при этом: «моя земля», «мои люди». Посмотри еще раз в окно. Ты можешь сказать, глядя на лес и эльфов во дворе: «моя земля», «мои эльфы»? Можешь. И что ты чувствуешь при этом?
— Ну… как что? Что это моя земля и мои эльфы… К чему ты клонишь?
— Объясню… — король вздохнул. — Когда ты говоришь: «моя земля», «мои эльфы» — ты имеешь в виду, ты служишь земле и народу, ты готов защищать эту землю и народ. Ты имеешь в виду, что принадлежишь этой земле и этому народу. Так?
— Конечно!
— Так вот, представь себе, что рыцарь, прежний хозяин в этом замке, говорил «моя земля» и «мои люди», он имел в виду вовсе не то, что он принадлежит им, а напротив — что земля и люди принадлежат ему!