Харальд с легкостью согласился на единственное условие Людвига Благочестивого – креститься. И непременно в Аахенском соборе. В Дорестаде тоже была церковь, где молились местные христиане. Правда, всю бесполезную, хоть и красивую, и ценную золотую и серебряную утварь, какую все христиане так любят собирать в церквях своего бога, викинги уже давно из нее вынесли, переплавили и продали, оставив священникам только парочку совсем уж необходимых предметов, но креститься можно было бы и там.
Однако Людвиг Благочестивый настаивал на крещении именно в Аахене, за что пообещал новые кольчуги, щиты, оружие – все что пожелают. И даже говорил, что без крещения их договор нельзя записать на пергаменте, а без этого у договора не может быть полной силы. Рюрик тогда рассмеялся: договор им принесли мечи, так неужели в них меньше силы, чем в знаках, нацарапанных на скобленой телячьей коже?! Но Харальд отнесся к этому с неожиданной серьезностью. И Рюрик понял, что брат верит в силу франкских знаков. И тоже поверил, что есть в них сила. Потом в Дорестад пришли монахи из Аахена и говорили им о боге, которого где-то очень далеко, на высокой горе, непонятно за что казнили на деревянных перекладинах, сделав ему что-то вроде «кровавого орла».
А может, принесли в жертву. Рюрик тогда ничего этого не понимал и не очень монахов слушал. Раз это был всемогущий бог, как они говорят, то как он дал такое с собой сотворить? А если дал, значит, был слабым, и тогда говорить о нем нечего. А вот значкам на пергаменте Рюрик и Ингвар выучились. Харальду они не давались, слишком уж их было много, чтобы запомнить, а чтобы изображать их – и говорить нечего! Рука у Харальда загрубела от меча, а работа нужна была кропотливая, вроде как девичье вышивание. Харальд сказал: учитесь, чтобы договор королевский можно было самим прочесть: мало ли что он там нацарапает!
В Аахен они отправились, когда уже стала желтеть листва на ясенях. Шли на драккарах всей дружиной, вооруженные до зубов, готовые к любым неожиданностям. Но река аахенская, Ворм, обмелела и стала просто канавой – пришлось оставить драккары под охраной в другой реке, поглубже, а в Аахен, столицу Людвига, идти пешими. Дружине все это очень не понравилось – думали, король заманивает их в западню. Даже Рюрик, хоть и совсем мальцом был, а знал, что в открытом поле против франкской конницы им не устоять. Потому они шли, по-птичьи вскидываясь на каждый звук и держа ладони поближе к рукояткам мечей. Так они и не поняли тогда, почему Людвиг не устроил им засады на пути в Аахен. Но Харальд был спокоен. Он словно знал, что этого не случится.
Бывали они и раньше в церквях – когда грабили их, конечно. И в очень красивых церквях. Но Аахенский собор, где великий конунг и король франков Карл похоронен, поразил тогда Рюрика больше всего. А Харальд, оглядывая убранство собора, сказал: «Вот какая она, их Валхалла…»
Мальчишки, такие же как и он со Ингваром, но одетые во все белое, непонятно пели красивыми голосами. А на потолке высоком, сводчатом были звезды нарисованы золотом и лица их богов. Красивые лица, но не по себе ему было – смотрели они прямо на него, будто укоряли за что-то. Поэтому старался он глазами с ними не встречаться. Свечи горели везде… И как только строят они такие высокие дома для своего бога? И камни так высоко поднимают… Значит, хоть и мертвый, и слабый, а дает он им силу.
А потом все вышли из собора – и мальчики поющие, и священники в золотых платьях – и пришли к реке. К той самой, чуть шире канавы. Там викингам сказали всем раздеться до исподнего и оружие оставить на берегу. Тут уж Харальд подступил к Людвигу и сказал, что меча своего он не оставит никому. И дружина загомонила и креститься уже отказывалась. Но священник в высокой, наподобие шлема, шапке сказал, что мечи можно оставить при себе, меч – оружие благородное, с ним креститься можно. Тогда все в исподнем, но перепоясанные мечами, пошли в реку. Вода была теплой-теплой, как молоко только что из вымени. Священник сказал, что в этой реке бьют горячие ключи и потому вода ее – священная и целительная. Кто из дружины был помоложе, да и Рюрик с Ингваром, стали смеяться, плескать друг на друга, как при купании, но священник, который тоже прямо во всем облачении с ними в воду вошел, читая распевно молитву, прекратил читать и закричал на них на всех, что это не шутовство, а таинство, и попадут они за свои смешки в котел огненный, куда те крещеные попадают, кто Бога не чтит. Про огненный котел «рус» первый раз услышали.
А священник тогда крест поднял над головой и стал говорить, что вот теперь те, кто плохое замыслит против конунга Людвига или другого крещеного, или против храма Божьего, попадет прямиком в котлы огненные, подземные, где будут варить их вечно, пока языки их и глаза не сварятся. Мокрая дружина опять стала ругаться на чем свет стоит по-северному и из речки Ворм выходить: креститься совсем уж никто не желал. Но сказали им – и конунг франков, и священники в золотых облачениях, что теперь поздно уже: раз в священную реку входили, Бога христианского тем и признали. А о Валхалле своей, и об Одине поганом, и о Фрее непотребной – всем теперь забыть, как и не знали вовсе. И на берегу певчие мальчишки опять запели. А в камышах птица закричала противным голосом.