Она сказала:
– Я полагаюсь на тебя. Позаботься о ней…
Кого она имела в виду? Хуану или Кастилью?
Потом слабо сжала его пальцы и тихо спросила:
– Ты думаешь, все это… дети… Искупление… за нас?
Он и сам думал об этом все последние годы. Но ответил ей только:
– Не искупление, Исабель… Испытание. Нашей веры.
Она слабо улыбнулась. И он понял тогда, что неожиданно для себя сказал ей самые верные слова.
Последние три дня по всей Кастилье шли молебны. Люди скорбели, словно теряли близкого человека. Никто не знал, что будет теперь со страной. И он тоже не знал, что будет теперь с Испанией и ее колониями: по закону королевой становилась Хуана, эрцгерцогиня Австрийская.
Изабелла попросила, чтобы монахини пели Te Deum Laudamus. И они запели.
И вдруг, лишь только закончилось пение – странно, неурочно, раздробленно грянули колокола. И задрожал замок Ла Мота. Все замерли, потом кинулись к окнам. Это были отголоски землетрясения, что в ту ночь до основания разрушило город Кармону.
А Изабелла была уже мертва.
Портрет королевы Изабеллы Кастильской
Фердинанд все сидел в галерее, пил вино и смотрел на Гранаду в дожде. Он был почти пьян. Дождь шумел по кронам апельсиновых деревьев, и ему вдруг стало невыразимо тяжело. Он подумал, что это шум дождя нагоняет на него тоску, и приказал слуге, который все время, словно статуя, стоял в углу зала у двери на случай, если королю арагонскому что-нибудь понадобится, прислать какого-нибудь музыканта. Тот ушел, его долго не было, но, когда Фердинанд совсем забыл о своем приказе, в Зал советов вошли и стали у стены трое одетых по-кастильски «мориско» [199] – с бубном, флейтой и каким-то подобием лютни. Они заиграли протяжную, варварскую мелодию. Фердинанд терпеть не мог мавританскую музыку и сначала хотел остановить музыкантов, прогнать их прочь, но постепенно начал вслушиваться и вдруг совершенно отчетливо для затуманенного вином мозга осознал, что всякая другая мелодия не будет в гармонии с этой вот кипенью лепных кружев на потолке, с этими тонкими, белыми, бессильными, как заломленные женские руки, колоннами, с этой бесконечной вязью непостижимых письмен. Ему даже понравились эти протяжные плачущие звуки. И подумалось, что потребуется, может быть, еще не менее двадцати лет, а то и больше, чтобы память о мусульманах-маврах навсегда ушла с испанской земли. «Но я говорю тебе, Исабель, он придет, тот мир, которому мы оба посвятили свои жизни. Если не мы и не дети наши, так внуки увидят справедливый чистый мир истинной веры!» – тихо прошептал Фердинанд.
Изабеллу завернули тогда в простую францисканскую рясу и похоронили здесь же, в городе ее триумфа – Гранаде. Как она и просила.
Кортес формально присягнул Хуане, тут же официально признал ее невменяемой, и регентом стал Фердинанд.
Он не сразу осознал, как огромна его потеря и какая необъятная часть его жизни обрушилась – как дом вместе с оползнем обрушивается с края обрыва. И тоска становилась все сильнее.
Тогда и сделал он роковую ошибку – женился снова. На французской аристократке, восемнадцатилетней Жермене. Попутно надеясь теперь заполучить в союзники ее дядю Людовика. Да, уже самого Людовика, короля Франции, стало волновать, сколько власти, получив Испанию и все ее колонии, сможет заграбастать этот Филипп, капризный и непредсказуемый баловень! И французский король начал переговоры по поводу брака своей племянницы.
Вот Фердинанд и женился.
Старый дурак… Ну ладно бы обвенчался где-нибудь еще – велика Испания, но попутал лукавый венчаться опять в Вальядолиде!.. Вся Кастилья задохнулась от возмущения. А он и не намерен был оправдываться, объяснять подданным, что испугался одинокой старости и тоски.
Тогда кортес лишил его регентства и, по сути, изгнал, назвав – правда за глаза – «старым каталонцем». Но до Фердинанда дошли эти злые слова. И это после всего, что он сделал для Кастильи! После всей отданной Кастилье жизни – благодарность от кортеса: «старый каталонец»! Он был оскорблен, и гордыня его взбунтовалась: раз его не хотят, раз считают, что Кастилье без него лучше, – он удалится. И этим тут же воспользовался зять Филипп. И был официально назначен регентом. Надо сказать, Хуана, в какой-то миг просветления, воспротивилась этому, и даже написала письмо в кортес в защиту отца, но Филипп перехватил письмо и запер ее на ключ.
Вступление на трон законного наследника Кастильи выглядело как захват страны иностранной державой:
Филипп прибыл в Бургос с огромной свитой фламандцев, тремя тысячами германских «копий» и сразу же, как король де-факто, начал замещать кастильских грандов и прелатов, отнимать в пользу своих аристократов их замки и земли. Вот тогда в кортесе поняли свою ошибку.
Но Фердинанд ничего этого уже не видел. Штормовым мартовским утром его каравеллы подплывали к кастильскому владению в Италии – Неаполю, где он намерен был дожить свои дни и упокоиться. Через год его юная жена Жермена родила мертвого мальчика. И совершенно потеряла к мужу интерес. А он – к ней, поняв еще раз с новой силой, какую сделал ошибку. Одинокая старость грозила ему все равно.
Теперь, в Альгамбре, он вспоминал, как однажды в октябре, в Неаполе, он сидел вот так же – правда, на залитой солнцем, увитой виноградом террасе своего замка на самой вершине холма, вспоминая снега Сьерра-Невады, и смотрел, как призрачными фиолетовыми тенями проплывали над чужим Везувием по-чужому пышные облака. И вдруг привратники распахнули ворота и впустили всадников. Он залюбовался конями: такие кони могли быть только из Кадиса! И тут же узнал пожилого всадника – это был верный ветеран взятия Гранады – Гарсилассо де ла Вега!